Утренний бриз - [49]

В долговечность, нового Совета, который родился при помощи американцев, Чумаков не верил. Поэтому он с первого же дня решил обезопасить себя, выбрав для этого сложный, но дающий двойную выгоду путь. Он решил во что бы то ни стало установить связь с уцелевшими ревкомовцами, на стороне которых были симпатии большинства жителей уезда, даже завязать с ними дружбу, конечно, втайне от Ново-Мариинского Совета. Таким образом, он в случае нового переворота нисколько не пострадает, а даже выиграет и, кроме того, будет знать все о большевиках, и это, поможет быстро и легко их ликвидировать, едва сюда придут японские войска. Майор Суяма, конечно, одобрил бы такой план действий. Это в его стиле. Чумаков уже предвкушал, как он будет обо всем докладывать удивленному Суяме. Конечно, он оценит ловкость и ум Чумакова в иенах и долларах. Вот что привело его теперь в тундру. И ему везет. Вначале встреча с каюром ревкомовцев, а через два-три дня встреча с большевиком, который вызывал у Чумакова особый интерес. Хотя Мохов и не был членом ревкома, но в нем Чумаков угадывал много знающего и заметного среди большевиков человека. «Он станет ключом в моих руках, — самодовольно думал Чумаков, — которым я отомкну замок большевистского дома и войду в него спокойно».

Это будет его месть большевикам за сломанную карьеру. Не произойди революция, он, несомненно, со временем стал бы военным атташе. Японцы бы ему помогли в этом. И тогда он не лежал бы сейчас с грязными туземцами где-то в снежной пустыне, а находился в одной из столиц мира и жил в свое удовольствие. Чумаков стал мечтать о том, какой могла бы быть его жизнь, и уснул.

…Слабость все еще не позволяла Антону подняться, и он лежал беспомощный и одинокий. Вуквуна была плохим собеседником. Как ни пытался с ней заговорить Антон, обучить ее хотя бы нескольким русским словам, она все отмалчивалась, и только настойчиво предлагала ему то вареное мясо, то бульон. Иногда Вуквуна разнообразила еду мелкорубленой мороженой рыбой с мороженой ягодой. Антон ощущал, что здоровье и силы возвращаются к нему. Он уже свободно двигал руками и подолгу с удивлением рассматривал их, точно они были не его, а чужие — худые, с тонкими пальцами, с выступающими суставами и морщинистой бледной кожей.

Антон подолгу мучительно думал, пытаясь понять, что же произошло в пуржистую ночь у Ново-Мариинска и почему в них стреляли. Беспокойство за жену иногда становилось настолько мучительным, что он уже не мог владеть собой, и стон срывался с его туб. Тогда в полог заглядывала Вуквуна, в ее руках всегда была какая-нибудь еда. Дня через три после отъезда Оттыргина Вуквуна уступила требованиям Антона и стала обучать его чукотским словам. Он показывал на одеяло, сшитое из оленьих шкур, и она громко говорила:

— Иниргыт.

Он старательно повторял:

— Иниргыт…

Лицо Вуквуны становилось напряженным. Губы начинали дрожать, а в глазах мелькали веселые огоньки. Произношение Антона казалось Вуквуне таким смешным, что она с трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Это ей удавалось редко, и все чаще яранга оглашалась ее звонким смехом. Показывая на фитиль жирника, она говорила:

— Витувит…

— Витувит, — повторял Антон.

На помощь Вуквуне пришли и другие жители стойбища. Оленеводы часами сидели около постели Антона и с удовольствием учили его своему языку. Вуквуна кипятила для них чай, и они пили кружку за кружкой, блестели потными лицами и покатывались от хохота, когда Антон особенно смешно коверкал слова. Они не знали, когда надо уходить, и поэтому Антон, устав, закрывал глаза, давая понять, что хочет спать. Оленеводы немедленно покидали ярангу. Эти посещения скрашивали однообразие, отвлекали Антона от тягостных мыслей.

Однажды в их ярангу набилось особенно много народу. День был метельный, и поэтому никто не выходил за стойбище. Антон в этот день впервые сел на постели. Голова у него кружилась, а тело казалось легким и чужим.

Он сидел опершись на руки, которые дрожали. Было трудно, хотелось снова лечь, но Антон боролся с собой и продолжал сидеть под одобрительные восклицания чукчей.

За шумом никто не услышал, как к яранге подъехал Оттыргин с Чумаковым и Череле. Запорошенные снегом, замерзшие, они вошли в жилище. При их появлении все замолкли. В яранге наступила глубокая тишина. Было слышно, как свистела метель, задувая в дымовое отверстие снег, который, не успевая осесть, таял в воздухе. Чумаков стянул с себя малахай, отряхнул снег. Его белокурые волосы свалялись, а борода покрылась ледяной коркой, как и брови. Чумаков изучающе оглядел Антона, который сидел в пологе согнувшись. Его слабо освещал жирник. Темное, исхудалое, с запавшими глазами и заросшее лицо смотрело на Чумакова из полога. Чумаков не узнал бы в этом человеке Антона, которого встречал в Ново-Мариинске, если бы не знал со слов Оттыргина, что это Мохов.

Мохов тоже внимательно разглядывал Чумакова. Он смутно припомнил, что видел где-то этого человека, но кто он таков, чем занимается — не знал. Тут Антон увидел вышедшего из-за спины Чумакова Оттыргина, и горячая радость опалила его сердце. Он слабым голосом воскликнул: