Утраченные звезды - [40]

Вот откуда идет распад единства страны — от ликвидации общественной собственности. Россия делится между собственниками, каждый из которых норовит урвать кусок побольше и пожирнее, скажем, нефте-газопромыслы, энергосистемы, алюминиевое производство, где нет конкурентов даже на мировом рынке, а за одно и рабочих, вернее, их трудовые руки поделить между собой, покупая за рубли. Именно Вы, делая вид, что радеете за Россию, двумя руками бросаете ее хищникам по кускам. В то же время демонстрируете стремление удержать страну от растаскивания по кускам даже силой оружия, ценою жизней, кровопролития и мук российского народа. Силой оружия нельзя создать дружбу и согласие между богатыми и нищими, ею можно только придушить бесправных бедняков. Ужас, что Вы делаете с трудовым народом, пользуясь президентской неподступностью. Простые трудовые люди подавлены несусветной бедностью и бесправием, человеческой униженностью и мраком будущего. И тут же рядом какая-то взлелеянная Вами часть богатеев, отнюдь не из трудяг, на глазах у всех честных людей нагло жирует и нахальничает. У множества людей развращаются души завистью, жадностью, черной корыстью. Нарождается жестокое племя людей бессердечных, бездуховных, бесстыжих, лишенных чувства любви к людям, даже к ближним. Губит Ваш режим терпеливого, кроткого, честного, возвышенной мечты русского человека. И этим, вместе с другими разрушениями, отметит история период Вашего бездарного и бесчеловечного правления. Вы в один голос со своими помощниками внушаете, что в новой России человек должен уметь обходиться без государства, надеяться только на себя самого, что замаскировано, означает не требовать увеличенных налогов с олигархов и прочих воров труда рабочих. И в этой беззащитности людей труда, по-вашему, и есть наша, свобода. А Ваш премьер (не наш, а Ваш) взялся постоянно твердить: работать надо! Кому он это твердит? Я и мой муж всю трудовую жизнь работали. Отлично работали! Нам работу давало государство, а не случайный дядя, который, если и думает о рабочих, так только так, чтобы побольше от них взять для себя. Мы не только хотим работать, мы любим работать. Но у нас отобрали (Вы отобрали) и право и возможность работать, а вместе с этим — и кусок хлеба. Воровать, вымогать, отбирать у других, присваивать чужой труд, (если Черномырдин это считает работой), — мы не можем по своей совести. А приложить руки, чтобы с пользой для себя и для других, пусть уж и для частного хозяина, нет к чему и негде. Вот за этим прошу Вас: научите, как жить в Вашем буржуазном государстве, как достойно вертеться честному трудовому человеку, как вырастить детей здоровыми и поставить их на ноги, как сделать их честными и счастливыми, избавить их от духовного уродства? Как дать достойный покой матери и отцу, а не жить за их счет? Дайте, пожалуйста, мне ответы на эти вопросы. Извините за горячую откровенность и будьте здоровы. Татьяна Золотарева.

Татьяна Семеновна долго, с нажимом ставила точку в конце письма, чувствовала, что получилось нескладно, но перечитывать не стала, боясь, что если станет править, то может и не отослать письмо, а, кроме того, почувствовала, что от писания крепко утомилась, должно быть, отвыкла от умственной работы. За последние полтора года вся мыслительная работа ее шла меж четырех ограничений: швейная машина, рыночная барахолка, продуктовый магазин, кухня. Это не был бег по кругу, это был квадрат, о каждый угол которого она больно ушибалась.

Тяжело вздохнув, Татьяна Семеновна аккуратно вчетверо сложила письмо и, вспомнив, как и о чем она писала, вдруг явно почувствовала, что письмо никак не облегчило ее душу, а только опустошило ее, как будто выпотрошило всю. И в ту же минуту ей пришла мысль, что тот, кому она писала, далекий от нее и чужой ей человек, который не только не поймет ее, но не услышит вопля ее отчаяния, хоть прокричи она ему в ухо. Выходит, что письмо свое она писала сама себе. Уронив руки на колени, она вновь надолго задумалась и сидела оцепенелая, немощная и апатичная, пока ее не разбудил сын Саша, вернувшийся из школы. Он учился уже в восьмом классе, а у Татьяны Семеновны было такое необычное материнское желание, чтобы его учение в школе не кончалось как можно дольше — так трудно было предполагать его будущее, и сердце матери обрывалось.

От прихода сына Татьяна встрепенулась, стала спешно готовить на стол, зная, что мальчишка с утра ничего не мог перекусить. Она ласково усадила Сашу обедать, довольная тем, что сегодня за много дней обед состоит из блюд первого и второго, приправленных свининой по случаю появления в семье денег. А в другие дни пища у них была неизменно постная и однообразная, возможно, поэтому лицо у Саши становилось все бледнее и бледнее, с серовато-пепельным оттенком. Скорее бы приходил тот день, когда детей можно отправить к бабушке, а та уж их откормит и поправит. Слезы закипали в материнском сердце всякий раз, когда усаживала детей за кухонный стол, но нельзя было показывать вида о такой материнской боли.

Мальчик, уже приучивший себя к сдерживанию при виде пищи, проглотив первые ложки и утолив чувство сосущего желания кушать, спросил: