Утраченные звезды - [38]

Наблюдая за Анастасией, Петр отметил, что Анастасия ловко, по-мужски подтаскивала мешки к двери и с легкостью металась по кузову, без хитрости показывая неженскую физическую силу и сноровку.

Когда мешки были снесены, и Анастасия приготовилась спрыгнуть с машины, Петр подал ей руку и сказал:

— Ну вот, дело сделано… А на мои слова в дороге ты не обижайся, Анастасия Кирьяновна, — правда, она ведь всегда с горечью… Я выразил свои мысли по-простому, по-рабочему, из своих убеждений.

Он смотрел на нее весело, дружественно. Она приняла его слова серьезно, что отразилось на ее лице расположением к нему. Потом с уверенностью в голосе и во взгляде сказала:

— Я не обижаюсь на тебя, Петр Агеевич, все было правильно сказано. Пока я подавала тебе мешки, я еще раз быстро все переварила в своей голове, и в заключение выскажу мысль от многих людей: такие рабочие от заводских цехов, как ты, только и спасут нас всех от погибели. Спасибо тебе! — и подала ему руку для закрепления своего признания.

Расстались они по-хорошему. Хозяйка сполна рассчиталась с Петром Агеевичем, вручила ему две сотенные и с большой настойчивостью заставила взять в подарок килограмм десять сахару.

Письмо президенту

Наверно, так случается, и впредь будет случаться в рыночной жизни: не было ни гроша, да вдруг алтын. Но все равно, как бы вдруг ни давалась в руки удача, когда можно хоть на день-другой свободнее вздохнуть, однако случайно подвернувшееся дело так и не позволяет избавиться от гнета нищеты и щемящего чувства тоски в душе. Выпала Золотаревым удача — Петр принес за продажу черенков раз за разом по сотне рублей, да за подвоз сахара — двести рублей, и Татьяна с барахолки принесла сто пятьдесят рублей за свои изделия, вот и получилась отдушина чуть не на три недели.

Петр все это время провозился на даче, немного поработал на грядках, а главное, нарезал и подсушил на солнце палок для черенков до сотни штук. Потом в гараже обтачивал, заранее подсчитывая выручку, как за шкуру с неубитого медведя. Но на душе посветлело, прежде всего, от самой работы. Он был занят делом, приобретая сноровку и ловкость по новой специальности. Домой приезжал к вечеру, довольный работой и в веселом настроении. Весело рассказывал о токарном станке, как о добром партнере в состязаниях. И дети смеялись его рассказам. А завтра с утра он снова появится на рынке за сотней рублей, а потом опять поупражняется со станком. Дело? — да. Тысячи полторы — деньги? — да. А дальше — что? За это время попутно — думать, искать.

Только хозяйке временные отдушины не приносили особого облегчения и не отвлекали от гнетущего чувства нищеты. Татьяна с карандашом в руках рассчитывала, как и куда расходовать собиравшиеся сотни, и как ни берегла расхода, деньги выскальзывали из рук, как обмылки, и трудности и безнадежность не отступали и грызли душу.

Труднее всего было крутиться на кухне. Именно на кухне была та бедность, которая все больше заставляла отказывать себе, чтобы хоть как-то восполнить недостаток для детей и мужа. Получалось почти каждый день, что она, не дожидаясь других, обедала, а когда дети сомневались, она говорила: Поздно вы приходите и не разом, не могу дождаться, вот и обедаю одна, вон смотрите: еще тарелки немытые в раковине.

Петр, конечно, догадывался обо всем, замечал, как она похудела, осунулась, бессильно скрипел зубами и лишь одним утешал себя: И в таком виде она прелесть, какая красивая. И верно, ее похудевшее и побледневшее лицо приобрело более четкую очерченность, еще больше стали заметны ровные линии черных бровей, а синие глаза по-прежнему светились завораживающей бездонной глубиной, губы и без помады, несмотря ни на что, цвели розовым цветом.

Последние дни, когда она получила возможность более свободно пройти по рынку и магазинам, показались ей опять неудачными и тяжелыми: высокие цены не подпускали к прилавкам. Ранее, когда совсем не было денег, она на товары и не заглядывала, проходила равнодушно мимо, и будто на душе был полный покой. Но вот явилась маленькая возможность, и тут же обернулась душевным угнетением и даже озлоблением, и было отчего озлобиться — одно яичко стоит больше двух рублей, это при безденежье. Детям хотя бы по одному яичку иногда дать к картошке, но кроме кислого огурца или помидора, и нет больше ничего. Слезы кипели в сердце.

Когда Татьяна несла с рынка только чуть потяжелевшую сумку на свой пятый этаж, она вдруг почувствовала, что всходить ей стало тяжело, без отдыха хватило сил подняться только на третий этаж. А здесь пришлось сумку опустить и отдохнуть — то ли от общего истощения сил поубавилось, то ли что-то надорвалось под сердцем. Татьяна отдышалась, посмотрела на сумку, — вроде бы надо быть довольной, но руки лежали на перилах и не хотели опускаться, и ноги были в каком-то согласии с руками и только подрагивали в коленях, и воздуху ей было мало. Да что это я раскисла, — сказала она себе и резко подняла сумку и пошла по ступеням, но перила все же были ей опорой.

На кухне она еще посидела, отдыхая, щурясь от солнца. Солнце светило мирно и ярко. Чтобы на земле ни происходило, и чтобы люди друг над другом ни вытворяли, оно всегда светит ярко и мирно; мимо солнца плыли небольшие кучевые облака медленно и тоже мирно, и все это было в большом-большом синем небе — и солнце, и яркий свет, и облака, и неоглядный простор, и мир, и все было чудесно и мирно, и все ласкало сердце, а покоя на сердце не было, на сердце лежала тяжесть. Татьяна знала, что эта тяжесть от жизни, истощающей силы. И что это за жизнь подкатилась, чтобы только истощать человеческие силы?