Утраченные звезды - [37]

Теперь расхохоталась Анастасия, она явно не воспринимала слов Петра о ее моральном падении, о потере женской гордости, впрочем, все это Петр связывал с общим развращением нравов от капиталистической перестройки, которая отвергла всякое понятие о человеческой чести.

Вскинув вверх голову, Анастасия сказала:

— Откуда ты такой наивный взялся? Какая честь? Какая честность? В это рыночное реформаторское время, когда действует один единственный закон: кто кого обманет, кто кого обберет, кто что ухватит у другого, кто не упустит момента для себя, тот и сверху.

— Да, что верно, то верно — в наше проклятое время все позволено творить с человеком, — Петр вдруг резко затормозил так, что заскрипели тормоза: справа на дорогу с нарушением правил выскочила легковая машина. Потеряй Петр внимание или опоздай среагировать на опасность — быть беде. Петр в открытое окно погрозил кулаком нарушителю правил, а тот лишь газанул посильнее. Все произошло так неожиданно и мгновенно, что Анастасия не успела сообразить, что произошло, лишь при резком торможении машины механически успела упереться руками и сильно побледнела от испуга перед внезапной опасностью для жизни.

После случившегося они некоторое время помолчали, оставаясь, каждый со своим переживанием. Для Петра, впрочем, это был обычный дорожный случай нарушения правил движения на дорогах и вызвал у него, скорее озлобление, чем испуг. Он вновь заговорил больше для успокоения, нежели для продолжения прерванной темы разговора:

— Вот видишь, что могло бы произойти, потеряй я бдительность, а вино и приводит к потере бдительности… Так и во всем. Порядки такие пошли в жизни общества, что все позволено творить с правилами, законами, принятыми нормами, с человеком в отдельности и с народом в целом. Так и дошло дело до гибельного разора, нищеты и голода для трудового человека. Стало быть, надо нам самим, трудовым людям, не позволять себе падать в это бесчеловечное положение, поберечь и себя и других от того растления, которое на нас обрушили власти и их пособники.

— Да хватить тебе, Петр Агеевич, все о том же, — умоляющим тоном проговорила Анастасия. — Я ведь не зла тебе хотела, а в самом деле усладить по-хорошему, по-женски.

Но Петр не мог позволить столкнуть себя со своей жизненной позиции. С добрым ли намерением, или с развратным завлечением Анастасия пыталась его соблазнить предложением своего разжиревшего тела, от этого подлость не меняет своего характера. Петр взглянул на нее с выражением нравственного превосходства и с сарказмом ответил:

— Я уже сказал о своем отношении к такой твоей усладе, а еще добавлю к тому, чем ты меня оскорбила: ты покусилась использовать меня как богатая хозяйка бедного своего работника, а я — бедняк вовсе независимый, имею свою гордость, А тебе, Анастасия Кирьяновна, скажу напрямую: с твоими замашками опасно становиться такой богатой, чтобы в полном смысле обернуться хозяйкой — купчихой, иметь в содержании бедных работников и со всей купеческой силой мордовать их для собственной услады.

— Ну, знаешь ли, Петр Агеевич, воспитывать меня — воспитывай, да знай меру, — озлившись, резко, со вскриком произнесла Анастасия. — Во-первых, я в твоем воспитании не нуждаюсь, а во-вторых, негоже женскую доброту к тебе поворачивать во зло. Купчихой я себя пока во сне не вижу, Ну, а коли жизнь так повернется, то, что ж, и купчихой стану, — и громко с показным удовольствием засмеялась, — а тебя в работники возьму.

За этими ее словами Петр вдруг представил всю грязь и нечисть купеческого господства таких представителей, как Анастасия, над рабочими людьми и с омерзением подумал: Грязная помойная лоханка, в которой только и могут отстаиваться отходы и отбросы капиталистического общества и отравлять трудовых людей ядовитым духом буржуазного разложения, — а вслух он с непререкаемой убежденностью сказал:

— Нет уж, благодарствую, в работники к купчихам я не пойду, хотя бы потому, что прекрасней и прелестней женщины, как моя жена, я не представляю, и я не позволю со своей стороны нанести даже малейшего оскорбления ее благородству и чести, чтобы она не утратила в моих глазах своей целомудренной прелести.

— О, какие восхваления жене! — воскликнула Анастасия, но гримаса зависти и злости исказила ее жирное лицо. Должно быть, мысль, что ей никто и никогда не говорил и не скажет таких прекрасных и благородных слов, какие сказал о своей жене Петр, заставила ее сердце съежиться оттого, что есть, оказывается, в жизни простых людей такие ценности, которые недосягаемы для многих типов, мнящих себя исключительностями, и эти исключительности боятся простых людей именно за их недосягаемость…

Остаток пути они проехали молча, но с ощущением какой-то черты, которая их разделила, а потом и далеко развела друг от друга, и было им странно чувствовать, как самые незамысловатые, до грубости простые вопросы порождают между людьми неприязненное отчуждение.

Во дворе Анастасия попросила Петра занести мешки с сахаром в кладовую, встроенную в сарае, и, проворно вскочив в кузов машины, стала подставлять мешки к двери фургона. Петр брал мешки на плечо и относил в кладовую и складывал их один к одному, как указала хозяйка.