Утраченные смыслы сакральных текстов. Библия, Коран, Веды, Пураны, Талмуд, Каббала - [57]
Ни одно дышащее, существующее, живущее, чувствующее создание не следует убивать, ни мучать, ни пленять, ни изнурять работой, ни обращаться с ним жестоко. Таков чистый, неизменный, вечный закон: его провозгласили разумные, те, кто понял мир[516].
Махавира достиг желанного преображения, когда смог эмоционально отождествить себя с каждым живым существом на планете. Он позволил боли, мучению и ужасу, снедающим его живых собратьев, проникнуть в самое его существо – и благодаря этому напряженному состраданию сделался джиной — духовным «победителем».
Махавира тщательно, «по кирпичику» разобрал щит, который мы инстинктивно создаем вокруг себя, чтобы оградиться от дискомфорта при виде чужих страданий[517]. С величайшим напряжением сосредоточившись на бедах каждого живого существа и войдя в кенозис, позволяющий отложить свое «я», Махавира достиг того, что джайнистские писания именуют «всеведением» (кевала): он мог видеть одновременно все уровни реальности во всех измерениях пространства и времени. Это было несказанное, неописуемое состояние ума, из которого «все слова возвращаются пристыженными, о котором ничего нельзя сказать, которого и ум вообразить не в силах»[518]. Сущность его была в абсолютном доброжелательстве и уважении ко всему и вся.
Часто можно услышать, что джайнизм – атеистическая философия. Безусловно, в ней нет представления о Боге, надзирающем за вселенной, в современном западном духе: для Махавиры дэва — просто существо, достигшее божественности благодаря тому, что чтит священную суть каждого создания. Более того, Махавира был убежден, что любой, кто следует его правилам, автоматически сакрализует свою человеческую природу и становится «Великим Мужем». Позднее джайны развили сложную космологию, в которой рассматривали карму как форму тонкой материи, вроде пыли, которая облепляет душу и тянет ее вниз. В Махавире они видели лишь одного из долгой цепи «строителей мостов» (тиртханкара), которые пересекли реку дуккха и проповедали ахимсу. Но в древнейших джайнистских текстах нет еще ни следа этих учений, хоть они и ссылаются на «разумных», проповедовавших ахимсу в прошлом. По-видимому, для Махавиры путь к просветлению включал в себя ахимсу – и более ничего.
Джайны были убеждены, что сущность человека определяет не принадлежность к ведическому сословию, а его дела[519]. Ведами они не интересовались и не считали их боговдохновенными. Ритуализм «Брахманов» осуждали как «науку насилия» – их тексты и мантры не делали убийство беспомощных животных менее жестоким[520]. Они создали собственные ритуалы, куда более важные для них, чем писание, поскольку ритуалы помогали достичь тревожного осознания, что все вокруг них – даже существа неподвижные и, казалось бы, бесчувственные – содержит в себе дживу, способную страдать. Поэтому джайны всегда ходили, внимательно глядя себе под ноги, чтобы случайно не раздавить какое-нибудь насекомое, чрезвычайно осторожно клали и ставили предметы и никогда не передвигались в темноте – также для того, чтобы на кого-нибудь нечаянно не наступить. Как и все «отрекшиеся», джайны соблюдали четыре обета – воздерживались от убийства, лжи, воровства и секса, но добавляли к этому элементы, развивающие навык эмпатии. Джайн обязан был (или обязана – джайны принимали в свою сангху и женщин) отказаться не только от лжи, но и от любых недобрых или нетерпеливых слов. Недостаточно было запретить воровство: джайну было запрещено иметь какое-либо имущество, ибо каждая вещь обладает дживой, независимой и свободной[521].
Вместо того, чтобы, как другие «отрекшиеся», проводить часы в занятиях йогой, джайны развили собственную форму медитации: подолгу стояли они неподвижно, в «позе строителя мостов», опустив руки, систематически подавляя в себе любые злые мысли и желания и в то же время сознательно стараясь наполнить ум любовью и добротой ко всему живому[522]. Опытные джайны стремились достичь состояния, которое называли самакия («равнозначность») – в котором они знали на всех уровнях своего существа, что все предметы, животные и люди по своему положению равны, и ощущали свою ответственность за каждое живое существо, сколь бы низменно или неприятно оно ни было.
Ритуалы джайнов были столь требовательны, что мало времени оставалось на писание книг. В своих священных текстах джайны не видели ничего божественного: вместо этого они воспитывали в себе осознание священности всего и вся. В течение столетий они развили амбивалентное отношение к писанию. Они соглашались, что книги могут помочь непросветленным, убедив их в важности ахимсы; однако, едва человек вступал на путь джайна, писания переставали играть для него важную роль. Большинство джайнов практически не читали книг. Считалось, что для неинициированного писание может даже быть опасно[523]. До наших дней некоторые джайнистские секты не позволяют мирянам читать их писания и даже джайнистских монахинь допускают лишь к сборникам тщательно отобранных цитат. Так они заботятся, чтобы люди не вообразили, что понять учение
