Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи - [51]

Просматривая папки с материалами дела, я отметила, что все свидетели обвинения находили поведение Филиппа очень подозрительным. Косвенных улик было огромное множество. Доктор Прессбургер, видный еврейский юрист из Вены, взявший на себя защиту, приводил многочисленные свидетельские показания о хорошем характере Филиппа, сердечных отношениях сына и отца, отсутствии мотивов для убийства.

И все же как юрист берусь утверждать, что клиентом Филипп был просто кошмарным. Он перебивал Прессбургера, отклонялся от согласованной линии защиты, сам обращался к жюри присяжных. Он упорно держался своей версии, что отца сгубил сердечный приступ, хотя все указывало, что погиб он от нападения. Филипп с нескрываемым высокомерием говорил присяжным – простым фермерам, барменам, торговцам: «Нужно же понять, хотя, может, вам это и трудно…» – и не делал ничего, чтобы расположить их к себе.

В конце суда Прессбургер сознался: его охватывало беспокойство всякий раз, когда его клиент открывал рот. Он упорно утверждал, что Филипп был честнейшим человеком, неспособным солгать, и ему было очень нелегко отвечать на каждый вопрос полно, правдиво и логично.

Филипп нисколько не отступал от своей версии событий, но заключение экспертов было не в его пользу и вполне определенно гласило, что орудием убийства послужил камень. Филипп, точный чуть ли не до педантизма, упорно с этим не соглашался и твердил: «Я был там один». Это ему не помогло. Через четыре дня жюри присяжных, посовещавшись двадцать пять минут, девятью голосами против трех признало его виновным в убийстве. Он получил десять лет каторги. Тем же вечером в камере Филипп при помощи перочинного ножа попытался свести счеты с жизнью. Его остановил бдительный охранник.

Печальная эпопея на этом не закончилась. Прессбургер подал апелляцию, а в декабре 1928 года разъяснил в газете, что сомневается в подлинности двух основных свидетельств против его клиента: камня со следами крови и следа на тропе над рекой. Если след появился после несчастного случая, подозрение падало на тех, кто заявил о его обнаружении, – Эдера, владельца приюта, и туриста, который вместе с ним оказался на месте происшествия. Это был очень серьезный довод. В порядке апелляции Верховный суд Австрии вернул дело на пересмотр в Инсбрук, указав, что при первоначальном рассмотрении доказательств вины Филиппа установлено не было.

Второе слушание оказалось еще большим цирком, чем первое, потому что в дело вступила и левая, и правая пресса. На всех уровнях – местном, общенациональном, международном – велись словесные войны за разные версии этой истории. К делу не остался равнодушен ни один слой австрийского общества; евреи бились с арийцами, жители городов – с обитателями деревень, местные – с иностранцами, крупные города – с провинцией, прогрессивные социалисты – с консерваторами-католиками, профессура – с рабочим классом. Независимых по духу тирольцев глубоко оскорблял международный резонанс, так как они считали, что должны разрешить дело сами, без постороннего участия. Антисемитизм только разжигал страсти. Некоторые местные и неместные газеты писали даже о вмешательстве международного еврейства во внутренние дела Тироля. Кое-какие местные издания и присоединившиеся к ним венские и даже международные были потрясены произошедшим.

Инсбрук, 9 сентября 1929 года

Прошел ровно год, и в земельном суде (Landesgericht) состоялось второе слушание по делу Филиппа Гальсмана. Теперь его представляли два местных юриста. Доктор Прессбургер недвусмысленно заявил, что не желает возвращаться в Инсбрук; но существовало мнение, что привлечение крупного венского юриста-еврея к защите еврея-иностранца было ошибкой первого суда; возможно, поэтому и приговор оказался обвинительным.

Один из этих новых юристов не без труда доказал, что ни сам Филипп, ни его семья не считали весь Тироль антисемитским и что небольшие группы в Инсбруке, склонявшиеся к таким взглядам, состояли в основном из недавно приехавших, а не из старожилов. На фоне статей в местной прессе и уличных манифестаций это звучало как отчаянная мольба о примирении.

В этот раз, уже основываясь на данных вскрытия, защита изменила стратегию и стала утверждать, что Макс не погиб при падении, а был ограблен и убит кем-то третьим. Она указывала на близорукость Филиппа и, опираясь на законы психологии, говорила, что Филипп мог ошибиться, утверждая, что видел падение. А так как ранее Филипп настаивал именно на этом, задача была не из легких. Защите никогда не нравится менять стратегию, а защитнику – отвергать все сказанное ранее.

Во время суда обвинение настояло на жуткой, эмоционально тяжелой процедуре: присяжным прямо в зале суда показали отделенную от тела голову Макса, которая так и хранилась в горшке. Они собственными глазами увидели огромную рану точно в центре лба и множество более мелких повреждений затылка.

На основании свидетельских показаний и доказательств судья выступил с речью обо всех обстоятельствах дела, кроме самого важного: что присяжные, обвинив Филиппа, должны были абсолютно не сомневаться в этом, а при наличии малейших сомнений обязаны были оправдать его. Без этой существенной оговорки им очень трудно понять свою роль, зато легко запутаться в непростом деле, в котором поистине концы не сходятся с концами. Было ли Максу плохо с сердцем и падал ли он? Когда на него напали: до или после падения с тропы? Если Филипп забил Макса до смерти, почему на нем самом, Филиппе, не было никаких следов крови? Кого или что кровоточившее волокли по тропе? Как объяснить исчезновение денег и почему часть их потом положили под камень на месте происшествия?