Утонувшие надежды - [7]

— А вот мне пришлось изучить их досконально, — сказал Том. — И все потому, что эти ублюдки затопили мои деньги.

— Да уж, у тебя был личный интерес, — согласился Дортмундер.

— Ну, а эту дамбу я изучил особенно дотошно, — продолжал Том и, вновь просунув сквозь забор свой палец, указал на сей раз вниз, на бетонное тело плотины. — Лучше всего закладывать динамит вот здесь, вон там и во-он там, — сказал он.

Дортмундер бросил на него удивленный взгляд:

— Динамит?

— Конечно. А ты что думал — ядерные заряды? Динамит — самая практичная вещь.

— Но зачем?..

— Затем, чтобы убрать воду, — очень медленно произнес Том, словно разъясняя слабоумному простую истину.

— Минутку, — сказал Дортмундер. — Подожди минутку, подожди секундочку. Ты что, хочешь взорвать плотину, спустить воду, а потом откопать свой ящик с деньгами?

— Ты только представь себе, — ответил Том, — вся полиция будет так занята там, внизу, что ее нимало не будет волновать то, что происходит здесь, наверху. — Обернувшись, он бросил взгляд за дорогу и плотину, где под лучами солнца сверкала спокойная поверхность озера. — Правда, нам потребуется вездеход. На дне такая грязь, что не приведи Господь.

— Не увлекайся, Том, — взмолился Дортмундер. — Неужели ты хочешь взять всю эту воду с той стороны и перекачать ее сюда?

— Совершенно верно.

— Значит, ты намерен взорвать плотину и затопить живущих в долине людей?

— Понимаешь, какое дело, — сказал Том. — Если их предупредить, они могут засуетиться и помешать нам.

— А сколько людей работает там, внутри? — спросил Дортмундер, указывая на окна в теле дамбы.

— Ночью... мы ведь будем действовать ночью, как ты понимаешь... так вот, по моим расчетам, ночью там остается семь-восемь человек, самое большее — десяток.

Дортмундер посмотрел на окна. Посмотрел на фермы и деревни по берегам канала, на город у дальнего края долины.

— В этом озере чертова прорва воды, верно?

— Да уж конечно, — ответил Том.

— Там, внизу, спят люди, — сказал Дортмундер, пытаясь представить себе эту картину, — и вдруг нахлынет вода. В этом и состоит твой замысел?

Том рассматривал сквозь ограду мирную долину. На его сером холодном лице сверкали серые холодные глаза.

— Спят в своих постельках, — проворчал он. — В своих или чужих. Ты представляешь себе, что это за люди?

Дортмундер покосился на его каменное лицо и покачал головой.

— Никчемные людишки, — сказал Том. — Отцы семейств, суетящиеся из-за каждого доллара, каждого медяка, обливающиеся потом в своих рубахах — а зачем? Толстеющие бабы. Дуреющие дети. Что ночь, что день — никакой разницы, и никакой цели в жизни. Ничтожная деревенщина с ничтожными деревенскими мечтами. — Губы Тома шевельнулись, что могло означать улыбку. — Наводнение станет для них ярчайшим событием в жизни, правильно?

— Заблуждаешься, Том, — сказал Дортмундер.

— Заблуждаюсь? — Том непонимающе уставился на него. — Уж не думаешь ли ты, что у них тут полно развлечений? Балы и концерты? Аукционы по распродаже имущества банкротов? Парады на День независимости? Банды налетчиков? Ты так считаешь?

— Я считаю, что плотину взрывать нельзя, Том, — ответил Дортмундер. — Не станешь же ты топить всех этих людей, что спят в своих — или чужих — кроватях, из-за семисот тысяч.

— Триста пятьдесят, — поправил Том. — Половина денег твоя, Эл. Эти деньги принадлежат тебе и тем ребятам, которых ты пожелаешь пригласить.

Дортмундер посмотрел ему в глаза:

— Неужели ты действительно готов это сделать? Неужели ты и впрямь готов убить сотни людей из-за трехсот пятидесяти тысяч долларов?

— Я перебил бы их и по доллару за голову, — ответил Том, — если бы это помогло мне уехать отсюда и обосноваться в милой моему сердцу Мексике.

— Том, ты, похоже, слишком долго просидел за решеткой. Для тебя убить сотню людей — что ногти подстричь.

— Ничего подобного, Эл, — ответил Том. — В этом и состоит главное затруднение. Будь это чем-то вроде стрижки ногтей, я бы подстриг их сам и забрал все семьсот кусков. Если я чему-то и научился в тюрьме, так это тому, что мне больше нельзя действовать в одиночку. Ты знаешь, я всю жизнь был одиноким волком — за исключением тех времен, когда рядом были Бэби, Дилли и вся их команда. Вот почему я так много болтал, когда тебя подсадили ко мне в камеру. Помнишь, как я болтал без умолку?

— Чего тут помнить, — ответил Дортмундер. — Я и сейчас слушаю твою непрерывную болтовню.

Впрочем, он отлично помнил, как изумляла его в те старые добрые тюремные времена неуемная словоохотливость человека, который, во-первых, был знаменитым одиночкой и, во-вторых, умудрялся издавать огромное количество звуков, не шевеля при этом губами.

— Причина моей болтливости, — продолжал Джимсон, — как раз в том и заключается, что я всю жизнь был одинок. Поэтому всякий раз, когда рядом оказывался слушатель, меня словно прорывало. Видишь ли, Эл, — продолжал он, махнув рукой в сторону живописной долины, — все эти люди — не настоящие. Не такие, как я или даже ты.

— Неужели?

— Да. Если я голодаю три-четыре дня, ни один из них даже не почешется. Но в одну прекрасную ночь придет вода — и они захлебнутся, а я — нет. Я буду выкапывать свои денежки.