Утонувшие надежды - [11]

— Его не следовало выпускать из камеры, — уточнил Дортмундер. — Во всяком случае, когда меня в ней не было.

— Но теперь вы делите кров, — заметила она. — Он у нас поселился.

Дортмундер положил вилку и посмотрел на Мэй:

— А что я мог сделать, Мэй?

Они сидели на кухне за поздним обедом (или ранним ужином), запивая пивом гамбургеры и спагетти. Больше уединиться было негде. После возвращения из поездки к водохранилищу Вилбургтауна они вернули взятую напрокат машину хозяину (еще одно свежее впечатление для Дортмундера), и Том сказал:

— Отправляйся домой, Эл. Я скоро приду, мне еще надо набить карманы.

Дортмундер поплелся домой, где его ждала Мэй, пораньше сбежавшая из супермаркета, где она работала кассиром. Она заглянула за спину Дортмундера и с надеждой спросила:

— Где же твой приятель?

— Пошел на дело. Сказал, чтобы мы его не ждали, он сам откроет дверь.

— Ты дал ему ключ? — с тревогой спросила Мэй.

— Нет, просто он сказал, что сам войдет в дом. Нам надо поговорить, Мэй. Вообще-то я бы не отказался пообедать, но главное, что мы должны сделать, — так это поговорить.

Они обедали и разговаривали, порой срываясь на крик. Подобно Джону, Мэй оценивала положение как достаточно сложное. Но что они могли поделать?

— Если мы оставим Тома без присмотра, он неминуемо взорвет дамбу и утопит всех обитателей долины. За триста пятьдесят тысяч пособника найти нетрудно, — сказал Дортмундер.

— А где он сейчас, твой друг Том? На какое дело он отправился?

— Прошу тебя, Мэй, перестань называть его моим другом, — вспылил Дортмундер. — В конце концов это нечестно.

— Да, ты прав. Не твоя вина, что вас посадили в одну камеру.

— Спасибо.

— И все же, где он сейчас? Он пошел на дело. И ты знаешь, что это за дело?

— Не знаю и знать не хочу.

— Ты — взломщик, прекрасный специалист, профессионал. Твоя работа требует навыков и способностей...

— А также везения, — добавил Дортмундер.

— Специалист твоего уровня вполне может обойтись без везения, — настаивала Мэй.

— Это хорошо, — ответил Дортмундер. — Коль скоро мне уже давно не везло.

— Не надо унывать, Джон, — сказала Мэй.

— Не так-то просто сохранить благодушие, когда рядом такой человек, как Том, — возразил Дортмундер. — Мне плевать, где он сейчас находится и что делает. Но я был на той плотине. Я видел долину и дома в ней. И мне нужно принять решение, Мэй. Либо я начинаю искать другой способ достать деньги Тома, либо говорю ему, чтобы он занимался этим делом сам. И тогда однажды вечером мы включим телевизор, а там передача с места происшествия... Ты понимаешь, какое происшествие я имею в виду?

— Ты уверен, что у тебя только две возможности? — спросила Мэй, тщательно размешивая макароны и старательно избегая взгляда Дортмундера. — Ты точно знаешь, что никакого другого выхода нет?

— Какого, например? — спросил он. — По-моему, вопрос стоит так: помогу я ему или нет?

— Я сейчас скажу то, чего никогда не сказала бы при обычных обстоятельствах, — ответила Мэй. — Возможно, тебя удивит мое суждение, но мне кажется, что порой, пусть лишь изредка, надо давать обществу возможность самому отстаивать свои интересы.

Дортмундер отложил вилку и гамбургер и посмотрел на Мэй:

— Ты предлагаешь заложить его?

— Об этом стоит подумать, — ответила Мэй, по-прежнему пряча глаза.

— Тут и думать нечего, — сказал Дортмундер. — Даже будь иначе, что мы можем предпринять? Позвонить губернатору и сказать: вот вам гостинчик ко дню рождения, заберите его назад, а то он хочет утопить девять сотен человек? Его нельзя арестовать. — Дортмундер снова взялся за вилку и гамбургер. — Преступление становится преступлением, только когда оно совершено.

— Но это же глупо, — ответила Мэй. — Чтобы такой тип разгуливал на свободе...

— Ты знаешь, один известный писатель сказал: «Закон — это дырка в жопе». Представь себе, к примеру, что я до сих пор состою на учете, а Том Джимсон живет здесь, невзирая на то, что мы об этом думаем. Будь я до сих пор на учете, наш инспектор по работе с условно освобожденными... как бишь его? Стин, да. Так вот, если он узнает, что человек с таким послужным списком, как у Тома Джимсона, обретается здесь, он тотчас упечет в тюрьму меня, но Том для них неприкосновенен.

— Но это же безумие, — повторила Мэй.

— Это реальность, — возразил Дортмундер. — Но давай представим, что я в припадке отчаяния все же иду и сообщаю властям о Томе и его тайнике, зарытом на дне озера. Что дальше? В самом лучшем случае Тому скажут, что им известно о его динамитном замысле, и попросят, чтобы он этого не делал. Ему хватит секунды, чтобы сообразить, кто настучал. Уж не хочешь ли ты навлечь на себя гнев Тома?

— Мне кажется, — осторожно заметила Мэй, — что гнев Тома обратится на тебя, а не на меня.

— Люди, готовые пустить в дело динамит, как правило, не обращают внимания на такие тонкости, — сказал Дортмундер. Он набил рот гамбургером и спагетти, сдобрил все это пивом и принялся жевать.

Мэй покончила с едой и отодвинулась от стола. Она откинулась на спинку, но не стала закуривать сигарету и пускать к потолку струйку дыма, а также стряхивать пепел в свою тарелку, она не кашлянула тихонько два раза. Зато она сказала: