Утешение в дороге - [30]

Я уткнулась лицом в парик.

Сердце билось ровнее: стук-стук-стук.

Я обернулась.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Я различила лестницу, перила, столик в холле внизу. Осторожно ступая на цыпочках, я нащупала верхнюю ступеньку.

Стояла гробовая тишина.

Я спустилась на один пролет лестницы и остановилась. Прислушалась. Должно быть, где-то тикали часы, заглушая стук моего сердца. Тик-так-все-не-так. Я вспомнила часы на Меркуция-роуд, но у этих была другая поступь – тяжелая и медленная. Не то что легкая и воздушная, как танец фей, у часов на каминной полке в доме Фионы и Рэя.

Полоска света под дверью Тони исчезла. Стало темно, как в открытом космосе. Как же я радовалась тому, что его девушка поставила ему фингал под глазом, и как же мне хотелось подбить ему другой глаз. Как будто это грех – иметь каштановые волосы? Я тронула свои волосенки – после парика они казались еще более тонкими – и вспомнила, как Грейс говорила, что мне нужно сделать перманент или еще что-нибудь, чтобы они стали гуще. И я заплакала. Слезы беззвучно катились по моим щекам.

Из комнаты Тони не доносилось ни звука. Должно быть, лег спать, полагая, что я ушла из дома.

Глаза привыкли и к кромешной темноте. Я сняла босоножки и растерла ступни. Потом тихонечко переобулась в кроссовки, а поверх платья надела спортивную кофту. Я погладила Солас, бледное и безвольное создание, лежащее у меня на коленях. Мои веки наливались свинцовой тяжестью. Пепельно-светлые пряди Солас светились в темноте.

В доме дурно пахло, но здесь я могла побыть в безопасности хотя бы пару часов, если затаиться.

– Солас, – прошептала я, обращаясь к парику, как к давней подружке. – Сестричка Солас.

Тик-так-все-не-так. Время остановилось. Мысли потекли спокойнее, и меня увлекло их ленивым потоком. Я закрыла глаза, и не знаю, во сне или наяву, но вскоре лестница исчезла, и я вернулась домой, в небеса, куда меня принесло облако грез.

Я снимаю фильм под водой, глядя в дрожащий объектив камеры, и кадры сменяют друг друга.

Там мама. И Дэнни. Их голоса разносятся эхом. За окном весна, и яркий свет заливает комнату. Дэнни шелестит газетой. Он уходит на скачки, на весь день. Мама просит сделать за нее ставку. Теперь я вспоминаю. Сегодня бежит Систер Солас.

– Чутье меня никогда не подводит, – хвастается Денни, – я знаю своих лошадей. – Мама щиплет его за щеку и вскидывает руку в жесте «дай пять».

– Поставить на нее за тебя, Бридж? – воркует он, пытаясь поймать ее руку. – Прекрасная кобыла.

– А можно мне выбрать? Можно мне?

Это мой голос. Я тут как тут, тяну Дэнни за манжету клетчатой рубахи, потому что достаю ему только до локтя.

– Ладно, тролль. На какую? – Он показывает мне страницу с расписанием заездов.

Я тычу пальцем в Систер Солас.

– На эту.

– Систер Солас? Она же аутсайдер. – Он хлопает маму по ладони, и она тут же подставляет другую. – Поставьте на нее оба, – говорит мама. – Мне нравится, как звучит ее имя.

– Надо же по форме судить, глупая женщина. А не по имени, черт возьми.

Мама смеется, треплет его волосы.

– Сделай, как я прошу, Дэнни. Систер Солас.

– Хорошо, будь по-твоему, Бридж. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

Он целует ее на прощание и уходит. Впереди – скачки.

Мы с мамой смотрим их по телевизору. Лошадей выводят из стойла, выпускают на круг, и земля гремит под копытами. Шеи у них вытянутые, как у жирафов, выпяченные зады играют мускулами, и среди них выделяется бледная Систер Солас, отставшая от резвых скакунов. Мужской голос разрезает воздух, как катер – волны. Систер Солас не упоминают, и мама ругается. И вдруг, из ниоткуда, она вырывается вперед. Мужской голос поднимается на октаву: «… и это Систер Солас, аутсайдер, это Систер Солас…» Мама уже на ногах, сотрясает кулаком воздух и кричит: «Давай, девочка!» Поэтому я тоже встаю и кричу, а Систер Солас, бледная и гладкая, летит впереди, и это чудо, как она приближается к финишу – не споткнется ли? – но нет, она первой проскакивает мимо столба. Мама прыгает, говорит, что сегодня у нас вечеринка с шампанским, хвала небесам, и я ее лучшая девочка. Она ставит свою любимую песню, «Сладкие мечты», наливает в стакан прозрачный напиток со звонкими кубиками льда. «За Систер Солас», – напевает она. И кружит по дому, открывает балконную дверь, чтобы впустить легкий ветерок. Путешествую по миру и семи морям. День такой ясный, что из окна можно увидеть купол молочно-белого собора Святого Павла, и я извиваюсь и кручусь рядом с мамой, копируя ее нырки. Она танцует, хлопает в ладоши, и я повторяю за ней. Не помню, когда еще мое сердце взрывалось таким фейерверком, золотым дождем монет, заставляя мои щеки светиться. «Мамочка, этих денег хватит на Ирландию? – спрашиваю я. – Правда ведь?» «Хватит, Холл. Более чем. Хватит даже на бриллианты. И на новую кровать. На что угодно. Мы богаты». «Но мы теперь поедем в Ирландию, мама? Да?» «Да, конечно, Холл. Конечно, поедем». И я представляю, как бегу по зеленым полям под шелковым дождем, вдыхаю свежий воздух и бросаю палки в черную реку. Мы едем в Ирландию, без чьей-либо помощи. «Этот дядя когда-нибудь придет домой, чтобы мы могли посмотреть, какого цвета наши деньги?» Мама напевает и наливает еще. В доме тихо жужжит лифт, поднимаясь к нам. «Кажется, он? – говорит мама. – Это ведь он?»