Утешение Философией - [17]

Что касается внешней красоты, то она преходяща и более быстротечна, чем весеннее цветение. Если бы, как говорит Аристотель {115}, люди бы обладали глазами Линкея {116}, то они своим взглядом проникали бы через покровы. И если бы можно было увидеть, что находится внутри человека, разве не показалось бы безобразным тело Алкивиада {117}, славившегося своей красотой? Следовательно, то, что человеку кажется прекрасным, вытекает не из его природы, но является следствием слабости взирающих на него глаз. Теперь поймите, сколь тщетно желать блага красоты лица и тела. Ведь то, чему поражается человек, может быть уничтожено жаром горячки за три дня. Из всего этого следует, что и эти блага не могут дать того, что обещают, и не являются собранием всех благ; они не указывают путей к блаженству и сами не делают людей блаженными.

III.8(v). Сколь горько людям знать, что жалким и несчастным

Незнание закрыло путь.

На дереве цветущем вам искать не стоит,

Конечно, золота. [Зачем?!]

Не стоит и скрывать с лозы каменьев редких

И ставить сети на горах,

Чтоб рыбу изловить.

Вам коз в тирренских мелях,

Конечно, не искать. К чему?

В науку, погрузившись, вы познали, люди,

Отливы моря, глубину

Морскую тайную, что жемчугом богата

И словно в пурпуре лежит.

Узнали вы, брега какие изобильны

Нежнейшей рыбой, брег какой

Ежами населен колючими морскими.

Познал и это человек.

Но где блаженство то, к которому стремятся Все смертные?

И знают ли,

И ведают в начальной слепоте несчастной

Они, что скрыто в небесах Высоких.

Полных звезд, и в глубочайших недрах.

Туда проникнуть тщетно им.

Так что же у небес теперь просить мне должно

Для этих ослепленных душ?

Что пожелать мне нужно им?

Быть может,— это:

Вокруг богатств кружатся пусть

И почестей.

Пускай несут обмана злого

Ярмо — прозреют их глаза!

III.9. Достаточно много говорилось уже о том, что представляет собой обманчивое счастье. Теперь, если ты обрел проницательность, наступило время раскрыть, в чем состоит суть истинного счастья.— Из твоих рассуждений,— ответил я,— вижу, что невозможно получить ни достатка через богатство, ни могущества — посредством царской власти, ни уважения — с помощью почестей и чинов, ни знаменитости через славу, ни радости — посредством наслаждения. А причины, вследствие которых так происходит, я вижу, мне кажется, как бы через узкую щель, но мне хотелось бы узнать об этом от тебя подробнее.— То, что просто и неделимо по природе, человеческое заблуждение разделяет, и это уводит от истинного и совершенного к ложному и несовершенному. Может быть, ты считаешь, что могущество не имеет ничего, в чем бы нуждалось? — Нет,— ответил я.— Ты прав: ведь если чему-нибудь в каком-либо деле не хватает собственной силы, то оно нуждается в поддержке извне.— Согласен.— Итак, достаток и могущество одной и той же природы.— Да, кажется, так.— И что же, ты считаешь такое состояние заслуживающим презрения или же, напротив, в высшей степени достойным уважения? — В этом,— сказал я,— нельзя усомниться.— Тогда присоединим к достатку и могуществу еще и уважение, и будем судить о них как о едином предмете.— Сделаем так, если хотим придерживаться истины.

— Как ты полагаешь? — спросила Философия,— это соединение лишено славы и цены или же достойно всяческого прославления? Посмотрим же, разве то, что считается не нуждающимся ни в чем, наиболее могущественным и наиболее достойным уважения, не испытывает недостатка в славе, которую оно себе добыть не может? Ему отчасти недостает ее, и вследствие этого оно кажется лишенным чего-то.— Не могу не признать,— сказал я,— что он нуждается в большем прославлении.— Итак, мы пришли к согласию и признали, что и слава ничем не отличается от трех вышеуказанных благ.— Конечно,— подтвердил я,— итак, разве то, что не нуждается ни в чем, ему не принадлежащем, что может всего достичь своими силами, что прославлено и достойно уважения, не является также наиболее доставляющим удовольствие? — Но не могу понять,— сказал я,— как во все это может проникнуть печаль; поэтому необходимо признать, если придерживаться сказанного ранее, что оно полно приятности [удовольствия].— В таком случае, оно с необходимостью является одновременно достатком, могуществом, славой, уважением, удовольствием: названия их различны, но по сущности своей они нисколько не различаются.— Несомненно,— сказал я.— То, что по природе едино и просто, человеческое заблуждение разделяет, и люди пытаются приобрести часть от целого, лишенного частей, вследствие чего не получают ни части, которая ничего собой не представляет, ни самого целого, к которому мало стремятся.— Как же так? — Стремящиеся к богатству желают избежать бедности. Они совершенно не заботятся о могуществе, пребывают в безвестности, отказывают себе в удовлетворении многих естественных желаний, чтобы не растерять добытое имущество. Однако и таким путем не обретает довольства тот, кого покинуло здоровье, преследуют несчастья и поражают болезни, кто пребывает в безвестности.

Тот, кто желает только могущества, расточает богатство, презирает наслаждения; приносит в жертву власти почет и славу. Ты видишь, сколь много ему недостает при этом. А ведь иногда он теряет необходимое, его терзает страсть достичь желаемого, когда ему это не удается и, таким образом, то, к чему он стремился больше всего, лишает его могущества. Подобным же образом следует поразмыслить о почестях, славе и наслаждениях. Ибо каждое из этих благ есть то же, что остальные, если же человек стремится к одному из них, оставляя в стороне все прочие. Он не получает желаемого.— Как же так? — спросил я.— А если кто-нибудь вознамерится получить все блага одновременно? — Значит, он стремится достичь вершины блаженства, но сможет ли он обрести блаженство в благах, которые, как мы показали, не в состоянии дать то, что сулят? — Нет,— ответил я.— В этих благах, в который каждый из жаждущих их полагает найти блаженство, никоим образом не следует искать его,— подтвердила она.— Признаюсь,— сказал я,— нельзя выразить ничего справедливее этого.— Итак, ты увидел,— продолжала она,— формы ложного счастья и причины, которые побуждают стремиться к нему; обрати же теперь взор разума в противоположную сторону, как я обещала, там узришь ты истину.— То, что ты только что показала, когда пыталась выявить причины ложных благ, ясно и слепому. Если же я не заблуждаюсь, истинное и совершенное счастье заключается в том, что приносит богатство, могущество, славу и наслаждение. Но ты должна знать, что я еще глубже постиг истину; и я утверждаю без колебаний, что когда все они образуют единство, так как являются одним и тем же, это единство и является полным блаженством.— О мой питомец, еще вернее будет твое суждение о счастье, если прибавишь следующее.— Что? — спросил я.— Неужели ты полагаешь, что во всех этих обреченных на гибель вещах заключено нечто, способное вызвать такого рода состояние? — Нет, и думаю, это так хорошо показано тобою, что большего и желать нельзя.— Все это лишь внешние проявления истинного блага или, как представляется, они как бы наделяют смертных несовершенными благами, истинного же и совершенного блага или, как представляется, они как бы наделяют смертных несовершенными благами, истинного же и совершенного блага они не могут принести людям.— Согласен.— Как же ты мог счесть истинным то, что есть лишь кажущееся блаженство? Теперь нужно, чтобы ты узнал, каким путем можно достичь истинного блаженства.— Я этого давно с нетерпением жду.— Но, как говорил мой Платон в «Тимее», и при совершении самых малых дел следует молить о божественной помощи