Усы - [9]

По здравом размышлении, ее розыгрыш с усами представлялся не более удивительным, чем этот или скверная шутка с замурованной дверью. Разница состояла лишь в том, что на сей раз они оба слишком далеко зашли, доведя дело до ссоры, и что жертвой мистификации оказался он сам. Обычно она делала его молчаливым сообщником, взиравшим на ее выходки с одобрительным, даже восхищенным интересом. Странно, однако, подумал он, за пять лет совместной жизни Аньес ни разу не сделала его объектом своих шуточек, как будто муж был для нее табу. А впрочем, не так уж и странно: он прекрасно знал, что существуют две Аньес — одна веселая, общительная, блестящая, всегда в форме; непредсказуемые проделки этой Аньес, в силу их детской непосредственности, всегда веселили его и даже, хотя он в том не признавался, заставляли гордиться женой; вторую знал только он один — эта Аньес была хрупкой, уязвимой, а еще ревнивой, способной расплакаться из-за пустяка и прильнуть к нему в поисках утешения, как обиженное дитя. Для таких минут у нее имелся особый голосок тоненький, прерывистый, почти жалобный, который раздражал бы его на людях, но наедине был признаком ее трогательной беззащитности. Сидя в остывающей воде и ломая голову над всей этой историей, он наконец с грустью понял, чем его больше всего оскорбила вчерашняя сцена: впервые Аньес, с ее цирковыми номерами, рассчитанными на широкую публику, вторглась в их заповедную семейную жизнь. Хуже того, стараясь придать своей выдумке большую убедительность, она прибегла к тому самому голосу, тембру и повадкам, которые доселе приберегала только для их интимных, закрытых для других отношений, где не было места никакому притворству. Нарушив неписаный договор, Аньес обошлась с ним безжалостно и злорадно, как с чужим человеком, вывернув наизнанку реальность с виртуозным умением, обретенным в своих прошлых опытах. Он вспоминал ее искаженное ужасом лицо, ее слезы: она и впрямь выглядела загнанной, она и впрямь горячо и убежденно обвиняла его в том, что он нарочно преследует и пугает ее, неизвестно зачем. Вот именно, зачем?.. Зачем она так поступила? За что решила наказать его? Ведь не за то же, что он сбрил усы? Он никогда не обманывал, не предавал ее и, сколько ни рылся в памяти, не мог вспомнить проступка, за который полагалась бы столь жестокая кара. А может, ей вздумалось помучить его просто так, из любви к искусству; может, она и не представляла себе последствий? Ведь он и сам толком осознал случившееся только сейчас, на свежую голову. Как приятно, наверное, это слегка извращенное опьянение властью над другим человеком, возможностью вертеть им как вздумается, до тех пор, пока не надоест, а там уж можно вернуть все на круги своя, сказав: «Здорово я тебя провела, верно?» Правда, Аньес перегнула палку, заручившись против него, пусть даже под предлогом невинной шутки, содействием Сержа и Вероники. То, что его друзья согласились на эту роль, было неудивительно — они считали, будто участвуют в одном из мелких розыгрышей, обычных для их компании, тогда как это была первая серьезная стычка завязавшейся супружеской войны. Нет-нет, не стоит преувеличивать. Просто они все тогда выпили лишнего, но теперь кончено, Аньес наверняка одумалась. И все же… все же ему было больно от этого первого в их жизни предательства. Он вспоминал ее вчерашнее потрясенное лицо, ее театральные рыдания, звучавшие искренне, как настоящие; вот она — первая прореха в их взаимном доверии. «Ну ладно, — сказал он себе, — опять я драматизирую, хватит!»

Выйдя из ванны, он встряхнулся, полный решимости забыть все неприятности. Он не станет упрекать Аньес в ее проступке, даже если она и заслужила выговор… да нет, ничего она не заслужила, дело кончено, и не о чем больше говорить.

И все-таки, одеваясь, он корил себя за то, что сглупил, позволив Аньес вовлечь его в свою игру, и вдобавок убоялся возможности выяснить все по телефону. Аньес устроила так, чтобы сначала самой поговорить с Сержем и Вероникой, а уж затем, когда он заявил, что между ними существует сговор, пошла ва-банк, предложив ему звонить кому угодно. И он, как последний дурак, уверовал в то, что его преследует злой рок, что все его друзья в этот вечер будут отрицать наличие у него усов, а ведь реально Аньес могла предупредить только Сержа с Вероникой, больше никого. С того момента, как она увидела его безусым, они расставались один раз и только на десять минут — когда он парковал машину. Вот их-то она и использовала, чтобы проинструктировать Сержа с Вероникой, но, конечно, никак не могла за это время обзвонить всех его друзей. Он просто-напросто дал себя одурачить. Тем более что сегодня утром она имела полную возможность завербовать в свой лагерь всех, с кем они водили знакомство. Эта мысль, едва родившись, вызвала у него улыбку: одно лишь предположение, что он разгадал козни Аньес, ее телефонный заговор — и ради чего? Ради пустой шутки! — было ему приятно. А что, если посвятить ее в свою догадку — может, она посмеется с ним вместе, и таким вот окольным путем он даст ей понять, насколько серьезно задело его то, что она считала всего лишь невинной шалостью. Нет, лучше не надо, чтобы она теряла лицо; он ничего не скажет ей, никогда не попрекнет этой историей, кончено дело!