Уступить искушению - [4]

— Гляньте, как мерзкая шлюха задирает голову! — выкрикнул мужчина, чье лицо раскраснелось от дешевого вина. — Получи, сука, — добавил он и смачно плюнул в сторону Жаклин.

— Ничего страшного — эту же голову она просунет завтра в республиканское окно, — со смехом ответил кто-то из толпы, намекая на гильотину.

Жаклин шла, глядя прямо перед собой и с трудом сдерживая гнев. Солдаты окружали ее плотной стеной, почти касаясь ее своими телами, и она была благодарна им за это. Она слышала страшные рассказы о том, что время от времени делала с осужденными разъяренная толпа. Гильотина по крайней мере обеспечит ей быструю и, как надеялась Жаклин, безболезненную смерть.

Франция, молодая республика, колыбель свободы, равенства и братства, в настоящий момент катилась в бездну безумия. Те, кто отобрал власть у короля, очень скоро убедились, что, так же как и король, не в состоянии накормить и одеть народ. Это было весьма неприятное открытие, поэтому пособники восстановления монархии были объявлены врагами и Людовика XVI немедленно обезглавили. Тем временем непрекращающиеся войны с Великобританией, Испанией и Голландией продолжали истощать казну, а урожаи падали. Народ, который теперь гордо именовался гражданами, продолжал голодать. Тогда отрубили голову бывшей королеве Марии Антуанетте, но и это никому не принесло достатка. Революционному правительству нужен был новый враг, новая причина всех несчастий.

Знать, которая веками наживалась на поте и крови простого народа, отлично могла сыграть роль такой причины — аристократов назвали предателями революции, лишили всех званий и привилегий и объявили, что они должны кровью искупить свои прошлые преступления. Благодаря новому закону о подозрении, по доносу любого, добропорядочного гражданина вершился скорый и не требующий никаких доказательств суд. Бывшие дворяне стоически ждали в тюрьмах, когда им отрубят головы; их смерть также не могла никого накормить, но потоки крови, льющиеся из Дворца правосудия, создавали у народа впечатление, что правительство что-то для него делает.

Консьержери располагалась рядом с Дворцом правосудия, где заседал революционный трибунал. Это был мрачный замок, построенный еще в тринадцатом веке и в начале пятнадцатого ставший местом заключения; его сырые, холодные, темные и пахнущие нечистотами казематы давно снискали ему славу одной из самых страшных тюрем Парижа.

Пока Жаклин в сопровождении стражи шла по изогнутым коридорам и узким лестницам, освещенным только мерцающим светом факелов, из темных углов постоянно раздавался писк — это были крысы. Жаклин уже привыкла к ним и не слишком боялась мерзких тварей; когда одна проникла в ее камеру, она размозжила крысе голову оловянной миской. Если уж ей суждено умереть в тюрьме, думала девушка, то только не от чумы.

Удушливый смрад, которым, казалось, было пропитано все здание, заставлял сжиматься ее желудок — то была тлетворная смесь запахов пота, болезней и немытых тел. После относительно чистого воздуха во Дворце правосудия это испытание показалось Жаклин просто невыносимым; ей приходилось сдерживать дыхание, плотно сжимая губы.

— Вы что, привели ее назад? — удивился Ганьон, тюремщик того крыла, в котором содержалась Жаклин.

— Суд закончился слишком поздно, и она опоздала на встречу с палачом, — насмешливо ответил один из стражников.

— Да уж, не повезло. — Ганьон рассмеялся, потом поднял факел, осветивший его почерневшее от грязи лицо. Улыбка обнажила редкие полусгнившие зубы. В отличие от большинства заключенных, которые даже в таких условиях пытались мыться и содержать свое тело в порядке, тюремщики и не утруждали себя излишней чистоплотностью. — Радуйся, моя дорогая, — твоя камера еще свободна, — сказал Ганьон и, подойдя к деревянной двери, вставил ключ в замок.

Камера была совсем крошечной — в ней помещались только кровать с грубым шерстяным одеялом, маленький стол и стул. Жаклин вошла в свое последнее прибежище, огляделась по сторонам и повернула голову к тюремщику.

— Моя свеча исчезла, — сказала она. — Я бы хотела получить ее назад.

— Конечно, конечно, — согласно закивал Ганьон. — Ты помнишь, сколько это стоит?

— Я уже заплатила за ту, что была здесь.

— Но я не ожидал, что ты вернешься, поэтому продал ее другому заключенному, — равнодушно произнес надзиратель, окидывая Жаклин ленивым взглядом. — У тебя есть чем заплатить?

Она плотнее запахнула на себе шаль.

— Я напишу служанке, чтобы принесла деньги завтра. Ганьон покачал головой:

— Завтра твоя нежная шейка встретится с ножом гильотины. Откуда мне знать, что служанка не обманет?

— Это честная женщина, и я велела ей заплатить все мои долги, — с презрением ответила Жаклин. В ее камере не было окна, и темнота казалась абсолютной. Если ей придется провести последнюю ночь, не имея возможности написать письма или просто отогнать крысу, она сойдет с ума.

Однако Ганьон был непреклонен:

— Может, она заплатит, а может, и нет. — Он почесал подбородок. — У тебя есть что-то, чем ты могла бы расплатиться?

Жаклин задумалась. Драгоценностей у нее не было, а рубашка, сшитая из тонкого полотна и украшенная кружевами, теперь превратилась в грязную тряпку. Правда, шаль все еще выглядела вполне пристойно, но отдать ее означало провести ночь, страдая от невыносимого холода.