Услышать тебя - [39]

— Эта полоса нам необходима, — говорил Голобобов. — И ее нужно сделать срочно. За три-четыре дня. Придется тебе с Лобановым снова ехать в командировку. За свой счет, разумеется, и в другой колхоз… Что ты на это скажешь, Павел Петрович?

— Справедливое решение, — ответил Дадонов. Если бы редактор назвал любую другую фамилию, Сергей ничего бы не сказал, промолчал, но тут будто бес подтолкнул его. Повернувшись к Голобобову, он твердо выговорил:

— Хорошо, я поеду в колхоз. Только один.

— Один? — удивился Голобобов. — А кто же материал на полосу будет собирать? Или ты всю страницу снимками залепишь?

Пути к отступлению не было. Так на мотоцикле, заканчивая обгон машины и неожиданно увидев встречную, уже нельзя остановиться или свернуть: жмешь на полный газ, чтобы любой ценой проскочить вперед.

— Я уложусь в эти три дня. Сегодня понедельник. В пятницу утром полоса будет лежать у вас на столе.

Голобобов, подняв брови, взглянул на Дадонова, а тот с любопытством смотрел на Волкова. Коротко подстриженные волосы с сединой спустились на загорелый лоб Павла Петровича. Возле губ две глубокие морщины, придающие его лицу суровость.

— Если я тебя правильно понял, ты сам хочешь написать весь текст? — после довольно продолжительной паузы спросил редактор.

— Да.

Голобобов грозно зашевелился в своем кресле. На круглых щеках его заполыхал румянец, короткие пальцы потянулись за крышкой чернильницы. Когда Александр Федорович сердился, он машинально брал с прибора массивную крышку, начинал крутить ее, вертеть, а потом стучать ею по столу.

— Ты что дурака валяешь?! — загремел он. — Пять строк не можешь под снимком нацарапать, а толкуешь про целую полосу? Это почти тысяча строк! Ну вот что, Волков, мне надоело с тобой, тут либеральничать. По-моему, ты меня все-таки за круглого идиота принимаешь… — Крышка от чернильницы заплясала в ладони редактора. — Тебе было дано задание? — Удар по столу. — Было! Ты его не выполнил? — Второй удар, еще громче. — Не выполнил! Позови Машу, я ей продиктую приказ о вынесении тебе строгого выговора… А в командировку с Лобановым я отправлю Назарова… — Крышка грохнула по столу и осталась там лежать, тускло мерцая темно-серой полированной поверхностью.

Голобобов вытащил платок и вытер вспотевший лоб. В кабинете наступило тягостное молчание. Слышно было, как за окном, на широком железном карнизе, негромко бубнили голуби.

— Иди же! — успокоившись, сказал редактор.

И когда Сергей уже готов был повернуться и уйти, скрипнул пружинами диван и Дадонов сказал:

— А почему бы тебе действительно не послать Волкова в колхоз?

— Не смеши… Пока мне известен лишь единственный литературный перл, сочиненный этим борзописцем… — Иронический кивок в сторону Сергея. — Он стоит того, чтобы его процитировать…

— Опять эта доярка! — пробормотал Сергей, но редактор, даже не взглянув в его сторону, с удовольствием продолжал:

— Пару месяцев назад на первой полосе было клише знатной доярки колхоза «Россия». Снимок как снимок. Доярка с коровой. Фотографировать он здорово умеет, тут ничего не скажешь, а подпись была такая: «Доярка Сазонова, встав на предпраздничную вахту, дала обязательство от каждой закрепленной за нею коровы получить к концу года по двенадцать поросят…»

Дадонов поперхнулся папиросным дымом, закашлялся. На глазах выступили слезы.

— И… и так прошло?

— Ответственный секретарь проморгал, заместитель мой — тоже, и лишь в самый последний момент заметил дежурный по номеру.

— И все-таки я прошу тебя, Александр Федорович, разреши Волкову попытаться выполнить это задание, — сказал Дадонов.

— Вы, наверное, в обкоме считаете, что у меня не редакция, а общество бездельников. Почти всех заведующих отправили в районы уполномоченными на хлебозаготовки, теперь на неделю хочешь оставить меня без фоторепортера…

— Я прошу всего три дня, — сказал Сергей.

— Даю тебе целую неделю, — неожиданно согласился редактор. — И даже обещаю сам все прочитать, что ты… нагородишь! Только уходи с глаз моих долой!

— Машу позвать? — спросил Сергей, кусая губы, чтобы не засмеяться…

— Подождем до понедельника, — сказал Голобобов.

Под колесами мотоцикла ксилофоном протарахтели рассохшиеся доски старого моста через Дятлинку. Песчаная со следами луж дорога Старорусской улицы была вся усыпана листьями. Они шуршали под шинами, взлетали в воздух, щелкали в спицах. На толстых липах, тополях и кленах сквозь поредевшую листву ребрами проступали ветви. Вода в реке была темно-свинцовой, неприветливой. Золотыми и серебряными медалями впая-лись листья в тихую прибрежную гладь.

Бутрехина дома не было. Вспугнув глупых суматошных кур, Сергей промчался по тихой улице, на мосту разогнал мотоцикл и, взлетев на высокий бугор, свернул на асфальтированную дорогу. Остановился возле здания междугородной станции. Поставив мотоцикл на подножку, вошел в просторное помещение с широким, во всю стену, окном.

— Привет, Тоня! — улыбнулся черноволосой телефонистке. — Как бы там побыстрее Москву?

— Линия перегружена, — ответила девушка. — Придется поскучать.

Сергей состроил кислую мину и уселся на стул. Чтобы убить время, обычно он прихватывал с собой книгу или прямо на телеграфных бланках писал письма родственникам и армейским друзьям. Просто так сидеть и ждать, когда тебя соединят, было невмоготу. А бывало и так: прождешь с час, а вместо Лили ответит квартирная хозяйка: «Лилии Николаевны (хозяйка почему-то называла свою жиличку по имени-отчеству) дома нет. Когда вернется, не знаю…» В ее барском голосе слышалось затаенное злорадство. И хотя Сергей задыхался от злости — шутка ли, человек час прождал! — он говорил вежливо в трубку: «Передайте, что звонил Волков».