Ушкуйники - [9]
- Терпение, высокородная боярыня, терпение… Не за тем я пришел, чтобы просить у тебя на бедность. Пришел я тайну большую тебе открыть. И не я у тебя, а ты у меня просить станешь.
Ослышалась, что ли, боярыня? Что это она у немца просить станет? Да мыслимо ли это? Но уже самой любопытно,- про какую тайну говорит немец?
А хитрый немец-недаром его лисой прозвали - совсем запутал боярыню.
- Сначала, - говорит, - малую тайну услышишь - гневаться будешь, потом большую сама запросишь, чтобы открыл.
- Какую, - шепчет боярыня, - малую, какую большую? Что говоришь, не пойму.
- Известно ли боярыне, что в ее доме вторую неделю кнехт с Ганзейского Двора скрывается?
- Лжешь! - кричит боярыня. - Всего одну ночь и ночевал твой беглый приказчик, на другой же день ушел. В другом месте ищи!
- Вот уже и гневаешься, боярыня; час придет, - узнаешь, лгал ли тебе Тидеман. А сейчас… Грешен я, боярыня. Каяться к тебе пришел.
Совсем потерялась Василиса Тимофеевна.
- Да ты что, отец мой! Я, чай, не поп, да и веры мы с тобой разной. К своему попу иди каяться. Говори честью, зачем пришел, чего тебе надобно, а нет, так и уходи подобру-поздорову.
- Терпение, терпение!.. Грех мой в том, что давно уже держу я у себя вещицу, для тебя дорогую. Вот взгляни, - что скажешь?
Не спеша развернул Тидеман свою тряпицу,
- Знакомо ли тебе это?
Боярыня глянула, да так и ахнула:
- Мой образок! Да как же он у тебя в руках оказался? - Хочет в руки взять, а немец не дает.
- Терпение, терпение… Выслушай меня, высокородная боярыня. Получишь и образок свой и тайну большую узнаешь. А за этот дар и ты одари меня - помоги снова человеком стать.
И верит и не верит немцу Василиса Тимофеевна. Образок-то, и верно, ее. Много лет прошло, как дала она ладанку сынку покойной сестры своей, Прасковьи. Вот этот самый образок и повесила на шейку младенцу, сестричу своему, когда увозил его отец с собой в Колывань. Уж как плакала тогда Василиса Тимофеевна! Как молила зятя своего не брать сынка, оставить в Новгороде; обещала наравне с родным сыном воспитать. Упрямый человек был Микула, не послушал свояченицу, увез младенчика. И до Колывани не доехали - погибли оба. Сильная буря разбила корабль; никто, говорили, не спасся. Вспомнила, будто корабль был немецкий.
- Уж не ты ли, - спрашивает, - зятя моего, Микулу Якимовича, на своем корабле в Колывань взялся везти? Как же ты-то живым остался? Как ладанка к тебе в руки попала? Да что молчишь? Говори!
- Вот и вышло, боярыня, что не я тебя, - ты меня просишь. За тем и пришел, чтобы ладанку отдать и тайну открыть. Но - бедный человек Генрих Тидеман; знает он, что за его дар и ты одаришь его, чтобы опять стать ему хорошим купцом, уважаемым человеком. Только обещай, и тайна - твоя. Генрих Тидеман верит слову новгородской боярыни.
Что было делать Василисе Тимофеевне? Махнула рукой - обещаю, мол; говори. Только тогда сел Тидеман на табурет, придвинулся ближе и начал свой рассказ.
Глава восьмая
СЕСТРИЧ
А в то самое время, как Генрих Тидеман открывал боярыне свою тайну, в голбце под Оверьяновой светлицей друзья спешно совещались. По всему видно, - Тидеман пришел боярыне донести на Михалку, что скрывается он у нее в дому. Та, как узнает, - весь дом перероет, а беглеца найдет. Всем тогда худо: Оверьян про дальние походы и не заикайся, слушать не станет; Михалку ганзейцам выдадут, а Степанку самое малое высекут, а то и сошлют на дальние ловища, куда и топор не ходил, и коса не ходила.
Порешили - Михалку нипочем не выдавать, вывести тайно из хоромины, в другом каком месте укрыть. Оверьян берется глаза матушке отвести, а Степанка тем временем уведет немчина.
Только вылезли все трое из голбца, - слышат матушкины тяжелые шаги по лестнице. Сюда идет! Михалку живо обратно столкнули, половицу на место, еле успели ковром прикрыть, - боярыня на пороге.
Стоит Оверьян, как стена белый, глаза прячет. Степанка хоть и сам перепугался, однако успел шепнуть: «Не признавайся!»
Василиса Тимофеевна одна взошла - Марфутку в сенях оставила. Степанку тут же из горницы выслала и - к Оверьяну. Голосу суровость придала:
- Где немчина укрыл? - Помертвел Оверьян, однако молчит.
- Весь дом обошла, - говорит боярыня, - и двор и сад обыскала, только здесь и не шарила. - Откинь ковер! Подними половицу.
Стоит Оверьян - ни с места. Что будет? А боярыня и неволить не стала - Марфутку кликнула, велит ей ковер откинуть, половицу поднять.
Может, он у них в голбце скрывается.
Не успела Марфутка за кольцо потянуть, - сама половица поднялась, и показалась голова Михалки - лицо белое, будто вся кровь из человека вытекла, темная прядка волос прилипла ко лбу. А глаза глядят отчаянно - решился, видно, парень смело встретить свою судьбу.
Боярыня как зальется слезами, как запричитает:
- Сестрич ты мой, сестрич! Да иди ты сюда! Дай обниму родимого! Вот он, красавец какой, сестрич мой родный!
Уж Михалка из подпола выскочил, в двери Степанка просунулся, уже обнимает боярыня Михалку, а Оверка только глазами хлопает.
Ум помутился у Михалки: да что же это такое делается? Его и ребенком-то там, в Любеке, никто не ласкал, а тут новгородская боярыня его, безродного немчина, голубит! И сами слова из души вырвались, каких в жизни никогда не говаривал:
