Ушкуйники - [8]
- Ты что ж это делаешь? Приметили тебя! Того гляди опознают, ганзейцам донесут! - И потащил Михалку за рощу в еловый лес. Там личину на него надел и - к дому. Пока шли, все немчина укорял. Тот молчит, как не ему говорят. Да и что сказать?
Детьми еще были с Олюшкой, бегали, играли… привыкли друг к дружке. После в Любеке часто вспоминал, скучал бывало. Да ведь и по товарищам скучал, по Великому Новгороду всему. А тут увидел, какой раскрасавицей стала Ольга Шиловна, и разум потерял. Сам не помнит, как из-за березы вышел, как личину с себя снял.
- Боярыне бы на глаза с тобой не попасться, - говорит Степанка. - Через заднюю калитку пройдем.
Идут, хоронятся. Вот уж и калитка. Проскочить - и дома. А у калитки… кто ж это стоит? Обмер Степанка - человек в черном плаще с куколем на голове, лица не видать, одна седоватая бородка торчит. Кто ж такой?
- Тидеман это, - шепчет Михалка. - Выследил, старая лиса!
Тот видит - молодцы приближаются, - повернул и пошел дальше. А у молодцев ноги к земле приросли.- Узнали ганзейцы, где Микель скрывается.
Ни живы ни мертвы пробрались друзья в горницу. Михалка в подпол полез, а Степанка на улицу побежал, боярина подстеречь да упредить, что выследили немчина.
Оверка и не приметил, как скрылся немчин. У него с ватагой свои дела; забавы уж не манят молодых новгородцев; только и разговору, что о дальних походах, о невиданных землях, о богатой добыче. Пришла, видно, пора снаряжать ушкуи.
Оверка соловьем разливается; весело ему, что ватага слушает его, со всем соглашается. И про матушку позабыл.
Уже затемно возвращался домой Оверьян. Шагает - земли под собой не чует. Решился - завтра поутру кинется матушке в ноги, вымолвит благословение. Неужто откажет?
И только к хоромине приблизился, - Степанка навстречу. Вот оно, какие дела: немчин в роще личину с себя снял, заметили его, выследили. Сдвинул брови
Оверка и - к Михалке: зачем личину снял? А тот лицом вниз лежит, говорить не хочет. Долго пытал друга Оверьян и допытался наконец. Открылся ему Михалка. Вот ведь горе какое! Чем друга утешить? Сам знает,- не отдаст именитый купец дочку за безродного немчина.
Тут Степанка голос подал:
- Не иначе ему в ушкуйники идти; с добычей да со славой возвратится, - глядишь, и отдаст.
Оверку сомнение берет: не бывало такого, чтобы немца в ушкуйники брали. А у Степанки и на это готов ответ:
- Ты-то сам, Оверьян Михайлович, решись, а уж тебя ватага послушает. Никому другому - тебе атаманом, начальником быть. Кто же против атамана пойдет?
Михалка чуть приободрился, да вспомнил про Тидемана, рукой махнул: нет, пропащее его дело, одна дорога- на Ганзейский Двор, а то и в самый Любек упекут. Сам виноват, ничего не скажешь: не надо было ему снимать личину, открывать себя хитрой лисе - Тидеману.
Долго в ту ночь не спали молодцы, так и так прикидывали- все беда выходила. Ни с чем спать полегли.
Глава седьмая
ТАЙНА ГЕНРИХА ТИДЕМАНА
Не утро, а ясный день был на дворе, когда Оверьян раскрыл глаза. Сразу вспомнил, что беда нависла над Михалкой. Да и самому худо: теперь к матушке не знаешь, как и подойти, вот-вот дело раскроется, узнает боярыня, что в ее дому уж который день беглый приказчик с Ганзейского Двора укрывается, на этот раз не простит.
Только с крыльца сошел - матушка навстречу. Нет, по лицу не видать, чтоб знала. Подошел под благословение, Вот в самый раз бы сейчас в ноги кинуться. Да матушка сама заговорила, перебивать не пристало.
- Ну, сынок, кланяйся матери. Вчера с Шилой Петровичем разговор был.
У Оверьяна и язык отнялся. Неужто Ольгу засватала?
Мать видит, - смутился сын, по-своему поняла:
- Что закраснелся весь? Видно, угадала родная матушка? Хороша невеста?
Стоит Оверьян, молчит. В голове одно - Михалка. Одна надежда была у парня и ту отнимают. Не бывать этому! Румянец сбежал с лица - решился: сейчас кинется в ноги: «Благослови в ушкуйники! Не встану, пока не дашь своего благословения!» И не встал бы, да на колени упасть не успел: открылась калитка и давешний черный в куколе человек предстал перед боярыней. Вот и беда пришла.
Незнакомец низко поклонился боярыне и попросил отдельного разговору.
«Новая докука!» - подумала Василиса Тимофеевна и кинула грозный взгляд на сына - опять что натворили? Однако пригласила незнакомца войти в дом.
Пока шли до горницы от шагу до шагу все мрачнее становилась боярыня: не понравился ей незнакомец; от такого добра не жди.
- По какому делу явился? - спрашивает боярыня. - Жалобу, что ли, на кого имеешь?
Стоит, молчит. Боярыня не робкого десятка женщина, однако с таким человеком оставаться не след. Только хотела в ладоши хлопнуть - слуг позвать, - заговорил:
- Высокочтимая боярыня! Ты видишь перед собой несчастнейшего из смертных. Был и я когда-то богатым человеком, уважаемым купцом на Ганзейском Дворе, в городе Любеке дом имел, большие дела делал. Теперь я нищий.
Понимать его боярыне тяжело: русский язык ломает, свои немецкие слова нет-нет да вставит.
А тот все говорит, и все об одном, как богатый был да как разорился. Зачем это все знать боярыне? Встала.
- Напрасные слова говоришь, - денег я тебе не дам.
