Ущелье белых духов - [33]

Вот одинокий холм уже совсем близко, и Виталька с ужасом видит, что это гора отрубленных человеческих голов.

До него доносится приглушенный голос Марата: «Как можно, не увидев это, понять, что такое добро и зло и что есть социальное неравенство?» — «При чём тут социальное неравенство?» — преодолевая нелепую путаницу сна, думает Виталька. «Теперь ты понимаешь, что такое история, Виталька…»

— Виталька!

Виталька открыл глаза. Возле него стоял Марат.

— Ну тебя к чёрту, — протирая глаза, проворчал Виталька. — Мне снилась гора отрубленных голов. Про которую ты рассказывал. Мерзость! Кошмар.

— Но такое было. Люди это видели. И не во сне, как ты, а наяву. Я ничего не выдумал. А ещё знаешь, как этот кокандский хан Валихан-торе, который построил башню из черепов, наградил оружейного мастера за работу?

— Не знаю и не хочу знать. — Виталька помолчал и спросил: — Скажи, Марат, почему вся история — это войны и злодеяния?

Марат пожал плечами.

— Сейчас тоже идёт война в Индокитае. Придёт время — историки станут описывать эту войну, а не то, как ты тут дрых. Ну кому интересно будет знать через сто лет, как спал Виталька Бардашов, ученик седьмого класса, и какой видел при этом сон?

— И правда. Но тогда получается, что настоящая-то человеческая жизнь вовсе не интересует историков. Если бы не было злодеяний, историкам нечего было бы делать, как врачам, если бы не было болезней.

Марат тихо рассмеялся и негромко спросил:

— Чего Иванов к вам ходит?

— К отцу.

— Сидит на крылечке, как у себя дома.

— Вот такой гад, — сказал Виталька, — дай ему только волю, стал бы творцом истории.

— Брось ты. Знаешь, кто он? Обыкновенное барахло.

— Нет, он гад, и из Жоржика своего сделал гада.

— Жоржик получил за всё, Виталька. Ты его тогда за Анжелику чуть не убил. Если бы вас не растащили, в колонию отправили бы не его, а тебя. Он же сам испугался, когда ударил Анжелику. Ножик выронил, затрясся, а ты кинулся на него, как зверь, и давай бить головой о забор.

— Марат, помолчи, — нахмурился Виталька. — Говори о чём хочешь, только об этом не надо.

— А знаешь, Виталька, зачем я пришёл?

— Ну?

— Попрощаться. Мы с отцом едем на Кавказ по туристской путёвке.

— Кавказ… Вообще-то, конечно, интересно. Говорят, там красивые дороги…

— Отец мне рассказывал про Военно-Грузинскую…

— По Грузии ездят по туристским путёвкам, а по Казахстану не ездят. А здесь ведь есть такие горы, где ещё не ступала нога человека, есть озёра, которых ещё никто не видал, есть Ала-куль, Иссык-куль с подводным городом, есть пещеры с древними писаницами, есть поющие барханы. Вот где надо ходить туристам, а не по дорогам, где на каждом дереве висят дощечки. Я не видел Кавказа, но, знаю, Алтай не хуже, и наш Джунгарский Алатау тоже. Я бы пошёл по нехоженым горам, пошёл бы без дорог…

7

Сборы экспедиции в Ущелье белых духов подходили к концу.

Лёня, худощавый светловолосый парень, был орнитологом, специалистом по птицам. Его особенно любил Виталька. Часто они брали Рэма и отправлялись на охоту. От пули Витальки не уходила ни одна птица. Рэм приносил её и бережно клал у ног Витальки, словно сознавал, что это не обычная охота, а охота с научной целью.

Лёня научил Витальку препарировать птиц и делать чучела. Каждая охота была в то же время увлекательной лекцией. Лёня не просто рассказывал о птицах, он учил Витальку основам классификации. Виталька в свою очередь учил Лёню стрелять. По неподвижным целям Лёня стрелял вполне сносно, но влёт безбожно мазал.

Виталька давно уже заметил, что в отношениях между Лёней и ихтиологом Николаем что-то было не совсем ладно: слишком уж они вежливо разговаривали друг с другом. Николай, как одержимый, рвался к озеру. Он без конца возился с аквалангами и подводными ружьями разных систем, что-то там переделывал, пилил, подгонял. Он сам сконструировал надувную лодку с лёгким подвесным мотором.

Испытывать оборудование Николай ездил на окрестные озёра. Витальку он брал с собой в качестве провожатого. Но в отличие от Лёни всегда молчал. Витальке приходилось прямо-таки вытягивать из него слова. Только с Эллочкой он становился невыносимо многословным. Лёня же с Эллочкой наоборот — почти не разговаривал. Но в этом молчании Виталька скоро почувствовал нечто такое, что сразу объяснило ему отношения между Лёней и Николаем. Матвей ко всему этому относился с удивительным безразличием.

И вот наконец настал день, когда Иван Пантелеич сказал:

— Пора.

Они впятером ужинали во дворе под старым тополем.

— Ну что, старик, — обратился к Витальке Николай, — опять скажешь — не пройдём?

— Не знаю, — пожал плечами Виталька.

— Пойдёшь с нами?

У Витальки заблестели глаза.

— Пойду.

— А ты в штаны не накладешь, когда увидишь ящера? — спросил Матвей.

— Будет вам! — прикрикнул на него Иван Пантелеич.

— Понимаешь, — Николай отложил вилку и повернулся к Матвею, — то, что ты сейчас сказал, свидетельствует о том, что ты не простой дурак, а усугубленный. Давно доказано — образование усугубляет в человеке всё, в том числе глупость.

Виталька видел, что отношения между этими людьми были гораздо более запутанными, чем ему показалось вначале.

В школе всё было несложно. Учителей настораживало проявление какой бы то ни было самостоятельности. Им, видимо, казалось, что ученик, отвечающий урок, проявляет невесть какую собственную волю. Даже ёлку украшать школьникам не позволяли без присмотра учителей, не говоря уж о пионерских сборах. Иногда у учителей были даже записаны в тетрадках планы таких сборов. И если ребята начинали шуметь и спорить не о том, о чем надо было спорить по плану учителя, их одёргивали.