Мама пришла с работы расстроенная. Не сняв плаща, лишь сдвинув назад с головы платок, села в коридоре возле вешалки на табуретку и долго отдыхала. Держала на коленях сумку, и казалось, что она не дома, а в вагоне поезда или на вокзале.
Мы с Ольгой едва доспросились, в чем дело. Оказалось, у мамы врачи нашли профессиональное заболевание и потребовали, чтобы она ушла из типографии, сменила работу.
— Я пойду работать! — сказала Оля.
— Что? — тихо переспросила мама. — Уйти из института? Ты с ума сошла?
И тут мне стало ясно, что пробил мой час. Я откашлялся и солидно, как мне казалось, произнес:
— Пойду работать.
Ночью я впервые думал о жизни без привычной легкости. Я вспомнил, что мама частенько работала по две смены, чтобы купить что-нибудь из вещей. Приходила и, сгорбившись, подолгу сидела возле вешалки. Думал я о своем отце, которого не помнил, у которого в другом городе другая семья и который для меня в сущности ничего не означал.
Думал и о друзьях. Почти год после того, как провалился на экзаменах в кредитно-финансовый техникум, я провел с ними в подъезде. Недавно вернулся сосед Шурик, он всего на год старше меня, а уже полтора года отбыл в колонии. Шурик собирается на авторемонтный. Может, и мне с ним?..
Дверь в комнату приоткрылась, вошла Оля. Дело в том, что я сплю в Олиной маленькой комнатке, а Оля спит с мамой в большой. По ночам она сидит на кухне, готовится к экзаменам, иногда приходит за своими книгами, ищет их с моим карманным фонариком, чтобы не будить меня. С этим фонариком мы с ребятами бродили вечерами по темным улицам. Нам нравилось внезапно освещать в упор прохожих, некоторые пугались нас.
Оля подошла к книжной полке, прикрыв фонарик рукой, отыскала книгу, затем погасила фонарь и шепотом спросила:
— Спишь?
— Не засыпается что-то…
Она села ко мне на кровать. Некоторое время мы молчали.
— Значит, техникум твой опять горит… — начала она.
— Ладно, не очень-то мне и хотелось.
— Да ведь готовился.
— Не убежит техникум. Вот мама поправится…
Ольга погладила мою руку.
— Куда думаешь идти работать?
— Пойду на авторемонтный. Шурик туда собирается. Вот вместе и…
Я почувствовал, как дрогнула Олина рука.
— Шурик?
— Ну да. Я ведь и говорить с людьми не умею. А он бывалый. Только боится, что в отделе кадров начнут расспрашивать про то да се. Вместе надо устраиваться.
— А знаешь, — Ольга убрала свою руку, — устраивайся куда-нибудь один, без Шурика. Все равно куда. Иди, тебя возьмут.
— Боишься дурного влияния? Не бойся, Шурик начал новую жизнь.
— А меня тошнит от твоего Шурика. Он приехал, и мальчишек в нашем доме как подменили — смотрят нагло, держатся развязно. Я не хочу, чтобы ты устраивался с Шуриком. Сам придешь, скажешь: «Примите на работу», вот и все. А там видно будет. Хорошо?
— Посмотрим…
— Вот и договорились, — закончила за меня Ольга. Потрепала мои длинные, точно такие же, как у нее, волосы и ушла.
Мы с Олей не близнецы, она на два года старше меня. Но все считают нас близнецами. Говорят, не отличишь. Однако же ее никто не принимает за мальчишку, а меня вот все путают с девчонкой. Может, нарочно, чтобы подразнить. Даже Шурик, когда вернулся из колонии, показал на меня пальцем и спросил:
— Кто эта чувиха?
Пацаны сначала подумали, что он и вправду забыл, ответили:
— Это же Валерка! Ты че?..
Однако, что же я завтра Шурику скажу?.. Лучше вообще ничего не говорить. Уйду утром пораньше, и все…
Тут я услышал стук в окно и вскочил с постели. Наша квартира на Третьем этаже; я понял, что в полусне капли дождя показались мне такими громкими.
Капли застучали чаще, и вдали послышался гул — это надвигался ливень. Он не шумел, а гудел, выл, словно ветер в трубе, надвигался откуда-то из глубины ночи. Я закрыл плотнее окно, и в тот же миг хватило водой по стеклу. И пошло хлестать до закладывающего уши звона. Хотя окно было закрыто, в комнате пахло дождем.
Майский гром грохотал где-то далеко, негромко, но непрерывно и словно убаюкивал.
Утром, выйдя на улицу, я увидел на мокром тротуаре сбитые дождем тополиные почки.
Словно живые личинки, они устилали дорогу. Потоки воды кое-где согнали их к стенам и заборам. Резко пахло дождевым тополиным настоем.
Я не заметил, как свернул в одну из старых тихих улиц с деревянными домами, осевшими глубоко в землю, с темными от времени деревянными кружевами, с какими же темными крылечками, геранью на окнах Не мог удержаться, чтобы не заглянуть в окна этих домов. В одной комнате пожилая женщина вышивала на круглых пяльцах, в другой — старик пил с блюдечка чай, на столе перед ним стоял самовар.
Во дворах росли вязы и клены. Иные деревья уже отжили свое. Яркая поросль ютилась у их подножий, а верхушки высохли.
Улица оборвалась внезапно. И я увидел пустое поле. Меня поразила удивительная ясность открывшейся дали. Дождь промыл воздух, забрал из него всю пыль.
Я пошел прямо через поле к видневшейся вдали кирпичной трубе. Шагал довольно долго, пока не пришел к глубокой траншее со следами зубов экскаватора на стенках. На краю ее громоздились горы красной глины, а по дну тянулись серые керамические трубы.
За траншеей возвышалось длинное недостроенное здание необычной формы. Повсюду лежали бетонные плиты и блоки, аккуратными рядами тянулись штабеля леса.
