Усадьба Грилла - [38]

Моргана:

- Право, я сама не знаю. Однако он непохож на всех, кто ко мне сватался прежде. В тех я в каждом находила либо качества, какие мне не по душе, либо отсутствие качеств, какие мне по душе, словом, ни в ком я не находила того сродства во взглядах и чувствах, какое представляется мне непременным условием счастья. Он же до того хочет угодить и любит нравиться и до того умеет приноровиться, что, верно, женщина, искренне к нему привязанная, найдет в нем все то, чего пожелает. Но моему идеалу он не отвечает. Говорят, любовь за себя мстит. И может статься, я буду наказана, найдя свой идеал в том, кто окажется ко мне совершенно равнодушен.

Алджернон:

- Я такой возможности не допускаю.

Моргана вспыхнула, потупилась и промолчала. Алджернон смотрел на нее в немом восхищении. Неизведанная мысль вдруг его озарила. Хоть для этого было много поводов и прежде, он теперь только будто впервые понял с непреложной очевидностью, что никогда еще не слыхивал он такого нежного голоса и не видывал таких тонких и выразительных черт.

Он и она уподобились двум фигурам в tableau vivant {живых картинах (фр.).}, покуда другие, войдя в гостиную, не разрушили чар, закрепивших их в сих неподвижных позах.

Еще немного - и участь обоих невозвратно решилась бы. Помеха же дала мистеру Принсу возможность снова вернуться в Башню и там в присутствии семи сестер прикинуть к себе положение того римлянина, который был поставлен перед выбором: бросить ему своих домашних богов и переселиться в другое место либо предоставить домашним богам бросить его. Нет, обе возможности лишали его покоя. Но, с другой стороны, снесет ли он, если очаровательная Моргана преобразится в леди Сом? Одно время он этого почти желал, как единственного пути к своей утраченной свободе. Теперь он знал, что в присутствии Морганы мысль эта для него несносна; но надеялся с ней примириться среди домашних своих богов.

Он не увлекался лошадьми и не держал даже выезда. Но время и погода не всегда благоприятствовали прогулке, а потому он завел сдобную кибитку, без облучка, чтоб не заслонять вид, и по старинке на почтовых совершал кое-какие путешествия. Средство это весьма выручало его в передвижениях между Усадьбой и Башней; ибо при всей философии мистера Принса неизменным спутником ему бывало Нетерпенье. Дорогой к Усадьбе оно стремило его под нераздельную власть могучих чар, к которым тянулся он как околдованный корабль к магнетической скале из “Тысячи и одной ночи”. Дорогой к Башне оно торопило его в те “эфирные безмятежные сферы”, где семь сестер, подобно вечным духам Мильтона, его ожидали “у звездного порога тех чертогов, которые воздвиг себе Юпитер” {171}. Здесь все покоило, тешило, ничто не тревожило его; ничто, казалось; но в нем самом, как во многих, как, быть может, в каждом, были два непримиримых врага покоя: Надежда и Воспоминанье; не мыльный пузырь, не призрак, как в прелестных строках Колриджа {*}, ибо воспоминанье о Моргане было не призрак, и надежда на любовь ее, которую питал он против воли, была не мыльный пузырь; но оттого они мучили его не меньше даже и в кругу давних и прочных привязанностей.

{* Кто вяло ищет свет нетленный Твой,

На том почиет Дух Святой

Лишь иногда. Не скрою -

Обжорство, лень - лишь тень покоя.

Пустые хлопоты, дела

Чужих людей - вот корень зла!

Они наш истощают ум

Химерами бесплодных дум.

Колридж. Ода покою. (Примеч. автора).}

Однако же мистер Принс не велел чересчур гнать лошадей. Его утешала мерная, как движенье парового поршня, раскачка кучера в ловком полушубке, который, свесясь с коренника, покойно поводил кнутом над гривою пристяжной. Однообразное движенье это не нарушало мертвой тишины леса; оно, напротив, словно усугубляло ее; оно было в странном согласии с блеском заиндевелых ветвей на солнце; с глубоким сном природы, тревожимым изредка лишь бегом оленя да шорохом птичьих крыл; всех громче и выше летали грачи; а так все было тихо, только поскрипывали колеса да копыта коней цокали на промерзшей дороге. Убаюкиваемый этой тишиной, мистер Принс думал о своем последнем разговоре с Морганой.

“Какое странное совпаденье, - думал он. - Она остановилась как раз на том месте, где ее тезка-волшебница наказывает Роланда за то, что он упустил свой случай. Не связывает ли она себя с той Морганой, а меня с Роландом? Не хотела ли она мне подсказать, чтобы я не упускал своего случая? Кажется, локон так и шел ко мне в руки. Если б только нам не помешали… Жалею ли я о том? Вот чего я сам не в силах понять. Однако, что бы ни выбрал я, мне должно действовать покойно, обдуманно, философически, но не опрометью, очертя голову, наудачу. Одно непреложно: теперь или никогда. Она или никто. На свете нет второй Морганы, во всяком случае среди смертных. Ну ничего. Случай еще представится. Все же я хоть не в том положении, в каком оставили мы бедного Роланда. La Penitenza не достанет меня своим хлыстом”.

Когда же он приехал домой и все семь сестер выбежали к дверям его встречать, мысли его на время приняли иное направление.

Он отобедал в положенный час, и две Гебы {172} по очереди наполняли его стакан мадерой. Потом сестры играли и пели ему в гостиной; и наконец, уединясь в своей спальне, оглядев изображения своей святой, вспомнив о том, сколько радостей дарит ему судьба, он улегся спать, подумав: “Я тут как Расселас {173} в Счастливой Долине; теперь-то я могу оценить вполне эту прелестную главу “От добра добра не ищут””.