Урук-хай, или Путешествие Туда… - [61]

При всём при том урр-уу-гхай довольно часто применяют обман и всяческие уловки. На войне. Но на то она и война. Путь обмана. «Враг должен быть осмотрителен, – сказал как-то Гхажш. – Если ты кому-то враг, то сам и должен смотреть, чтобы тебя не обманули. А если обманули, то и пеняй на себя сам. Врагу положено быть хитрым и подлым».

Но, кажется, я опять забежал вперёд.

Времени на составление договора ушло довольно много. Поэтому в путь решили тронуться на следующее утро. А пока разобраться с тем, что у нас есть, и получше распределить между собой груз.

Гхажш расстелил мой буургха и вытряхнул на него всё, что было в бывшей Урагховой сбруе. Было довольно много.

К стыду моему, в одной из сумок, которую Гхажш назвал «сухарной» обнаружилось полдесятка сухарей. А я за все прошедшие дни так и не нашёл времени посмотреть, что же я тащу. Обнаружь я эти сухари раньше, то, может быть, и весь мой рассказ пошёл бы по другому пути. Но я их не нашёл. Впрочем, и не искал. Да оно и к лучшему.

Нашлись так же два десятка различных наконечников для стрел и коробочка с перьями и тремя запасными тетивами. Гхажш довольно хмыкнул и спросил, умею ли я пользоваться луком. И очень обрадовался, когда я ответил, что мне приходилось стрелять из лука и даже охотиться с ним.

Валялся на буургха и початый туесок с отравой, от которой я едва не сгорел. Гхажш понюхал её. Посмотрел на меня и заявил, что впредь я буду употреблять эту штуку только под его личным присмотром. Я ему на это ничего не ответил, но про себя подумал, что под присмотром или без него, но я эту гадость больше в рот не возьму. Без крайней нужды.

Были на буургха и стаканы с разноцветными грязями для боевой раскраски, и знакомая рукавица с железным ободом, – «кротовья лапа», пояснил Гхажш, – и пустая склянка из-под шагху, и ещё много различных мелочей: от катушек разных ниток с набором иголок, до тех самых стальных колец, что Урагх снял с больших пальцев перед смертью. Кольца, как оказалось, служат не только чтобы натягивать тетиву лука и направлять стрелу, но ещё и как огниво. Что Гхажш тут же и показал, чиркнув своим перстнем на правой руке о кольцо на левой. Сноп искр был изрядный. Трут хранился здесь же, в маленьком кожаном мешочке.

Была среди прочего и тонкая верёвка. Скорее даже шнур в мой мизинец толщиной. Такой же, каким привязывал меня Гхажш. Шнур был сплетён в толстую косичку, и когда Гхажш расплёл её, оказалось, что шнура почти двадцать футов. «Паутянка, – сказал Гхажш, сплетая косичку обратно, – трава такая есть. Редкая очень. У неё внутри стебля – волокна, как паутина тонкие и такие же прочные. На этом шнурке муумагха[23] повесить можно. Не порвётся».

Были на буургха вещи и непонятного для меня назначения. Вроде нескольких деревянных трубок и плошек, не просто плотно закрытых, но ещё и обмазанных вокруг крышки смолой, чтобы ни единой щелки не было. Это Гхажш забрал себе без всяких объяснений. А когда я возмутился и потребовал сказать мне, что это такое, он помялся и ответил, что это дым. «Знак если надо подать, – он ещё немного помялся и добавил. – Или выкурить кого-нибудь. Ты же всё равно пользоваться не умеешь, а учить долго». Я про себя подумал, что дымок, наверное, ещё и ядовитый. Как потом выяснилось, не ошибся.

Укладка всего этого добра тоже отняла некоторое время. В основном, потому, что Гхажш ещё объяснял, где и что должно храниться, и почему. Потом он тщательно подогнал под мой рост наплечные ремни, заставил меня попрыгать и поправил какую-то сумку, по его мнению, излишне громко хлопавшую о моё бедро. В довершение всего он показал, как надо правильно укладывать буургха для переноски, и как его цеплять к ремням, сверху и снизу. И отдал мне свой буургха, сказав, что он полегче, а мой забрал к себе.

Мы были готовы к походу. Но солнце уже готовилось закатиться за горные пики, и в путь мы двинулись уже на следующее утро.

Глава 19

Горы. Мне никогда не полюбить их.

Горами хорошо любоваться издали. Особенно во время восхода или заката. Тогда их мрачное величие наводит на мысли о бренности сущего и заставляет размышлять о вечном. Низкое заходящее солнце раскрашивает ледяные, стылые клыки вершин во все оттенки красного. От нежнейше-розового до темно-багрового. Солнце медленно движется, и вековечные ледники неуловимо для глаза изменяются, нежно-розовый незаметно превращается в кроваво-алый, а багровый становится благородно багряным, почти чёрным. Чтобы потом вершина могла также незаметно закутаться в синий муар ночи.

На восходе, на самых кончиках вершин появляется первый несмелый лучик. Ничего ещё не освещающий, потому что само солнце ещё далеко за окоёмом и этот лучик лишь предвестник нового дня, но ещё не сам день. Останови свой взгляд на этом лучике. Замри. И ты увидишь, как завораживающе-медленно, раздвигая тьму ночи, выползают на свет окровавленные клыки гор. Смотри на них. Не отрывай взгляда, и, может быть, тебе повезёт уловить то краткое, как взмах ресниц, мгновение, когда кровь потечёт с ледников бурными потоками, сливаясь в окрестные ущелья, и вершины вспыхнут ослепительно-белым, обжигающим глаза светом. Теперь они уже до самого заката будут сиять над миром своей серебряно-чистой, льдисто отсверкивающей бронёй. И равнодушно смотреть, как копошатся у их подножий крохотные, как пылинки на сапогах, двуногие, решая свои, столь же крохотные, дела. Как густо красит землю настоящая, не нарисованная солнцем кровь. Но что до того неприступным вершинам? От этого орошения они не вырастут выше. И не засохнут.