Урожай собрать не просто - [2]

– А это тогда, по-твоему, что? – был продемонстрирован следующий лист конспекта, но прежде чем очередь дошла до меня, Ефим подхватился с места и вырвал лист у Ивара из рук.

– Ты что, показывать такое незамужней сестре?!

Я удивленно приподняла брови. Иллюстрация с этого листа моментально приобрела манящий запретный ареол. Интрига нарастала.

– А это святой Лаврентий наложением рук исцеляет жену своего соседа, прикованную к постели тяжким недугом, – еще более складно пояснил Оська и, сделав большие невинные глаза, посмотрел на брата, будто бы ожидая, что тот объяснит ему причину своего гнева.

Ивар опустил руки с конспектами, не в силах противостоять наивности этого взгляда. К тому же ему изрядно льстило, что малец (не без его помощи) уже в таком возрасте ознакомлен с содержанием святых книг. Похоже, что только мы с Ефимом заметили проказливые искры в глазах Оськи. Шутник прекрасно понимал, ЧТО и КАК он нарисовал.

Решив восстановить справедливость, а заодно упрочить положение старшей сестры после столь долгого отсутствия, я подошла к притворщику, схватила его за розовое ухо и вывела в коридор.

– Так, а теперь послушай меня, великий художник. Либо ты сейчас же поможешь брату переписать конспекты, либо письмо с отчетом о твоем поведении отправится к родителям.

Оська притворно заайкал, держась за ухо, а когда я его отпустила, со словами: «И зачем только женщин учат писать?» – снова скрылся в комнате.

Шалопай! Никакого уважения к старшинству и радости от встречи с сестрой!

Хотя надо отметить, что жизнеописание святого Лаврентия в картинках Оськи получилось гораздо более занимательным, нежели в конспектах старшего брата. Но я бы не рискнула показать этот вариант нашему скромному церковнику.

До обеда, не желая и далее встревать в битвы своих братьев, я отправилась наносить визиты вежливости старым друзьям и знакомым. Чем загородная жизнь отличалась от городской, так это прямо-таки экзекуторской внимательностью к соблюдению приличий. И если вы хотя бы однажды забыли ответить на чью-либо записку, или, не дай Боги, не посетили чей-то званный обед – это вполне может обернуться тем, что ваших внуков будут упрекать в плохом воспитании, усугубленном врожденным отсутствием такта. Поэтому на следующий же день после приезда, получив несколько приветственных записок, я была просто обязана обойти всех соседей и, если не посидеть в гостиной несколько минут, восторгаясь изменениями в интерьере, которые произошли в мое отсутствие, то хотя бы оставить на столике в прихожей свою карточку, на кои, к слову, ежегодно уходил изрядный запас недешевого картона.

К счастью, соседей у нас не так уж много, поэтому при известной доле хитрости можно обернуться до обеда. К небольшому городку под странным названием Кладезь (даже старожилы не могли объяснить, кладезь чего) примыкало не более пяти мелких имений (наше среди них) и всего одно крупное, принадлежащее старшему лорду Гордию. К лорду я, конечно же, не пойду: достаточно будет оставить у привратника свою карточку, все равно все приветственные записки пишет его секретарь, да и на порог-то меня не пустят в таких сапогах…

Я посмотрела вниз: деревенские дороги, как и всякие дороги, оставляли желать лучшего, а осенние дожди и вовсе превращали их в непролазную хлябь. Сельские барышни, не имевшие возможности всякий раз пользоваться экипажами, выходили из сложившегося положения с присущей им практичностью: под юбку одевались прорезиненные сапоги. Не раз можно было увидеть, как та или иная деревенская роза, в нерешительности застыв перед разверзшимися просторами грязи, оглядывалась со сноровкой заправского бандита на стреме, а затем задирала юбки едва ли не до колен, демонстрируя черные мужские сапоги, и уверенным шагом преодолевала вброд препятствие. Мои братья порой развлекались тем, что подсматривали такие картины, или того хуже, пугали девушек своими внезапными криками, отчего те, утратив благоразумие, опускали свои платья прямо в грязь.

Была и у меня такая практичная обувь, но в своей изощренной изобретательности я пошла куда дальше, влезая в сапоги прямо в легких домашних туфлях и беззастенчиво подкалывая подол повыше. Подобные махинации позволили мне под ошарашенные взгляды прислуги в прихожей первого же посещенного дома невозмутимо «выйти» из сапог, отколоть подол и двинуться прямо в гостиную, не утомляя себя и не смущая других нудной церемонией переодевания.

На выходе из гостиной мне встретился седоватый человек с круглыми глазами цвета незабудки, досадливо мявший в руках букетик поздних цветов – наш церковник.

– Доброе утро, отец Оврамий!

Представитель церкви остановился, похлопал глазами, как бы припоминая, кто я такая:

– А, леди Николетта, вы уже вернулись! Очень рад, не забывайте наведываться в церковь. Ваш брат Ивар, кстати, делает успехи в учении: никогда еще не было у меня такого прилежного ученика.

Еще бы! Я, конечно, не умаляю достоинств своего брата, но, к слову: до Ивара у священнослужителя и вовсе не было учеников.

– Снова неудача? – сочувственно спросила я, бросив взгляд на погибающие в стиснутой ладошке церковника цветы.