I
Для Анфисы Ксаверьевны Любчик эта история началась с предложения руки и сердца. И хотя многочисленные дамские романы приучают нас, что хорошие сюжеты должны таковой сценой скорее заканчиваться, хозяйка дома в Пекарском переулке прожила достаточно насыщенную жизнь, чтобы верить в них лишь до тех пор, пока не перевернута последняя страница.
Поэтому именно предложение руки и сердца побудило ее совершить поступок, который в другое, более спокойное время показался бы сущим безумством. Ведь, как известно, женщина, доведенная до отчаяния, может пойти на крайние меры. И в тот знаменательный день Анфису Ксаверьевну до отчаяния доводило мучительное признание Калины Ипатьевича Маслова в вечной и пламенной любви. Вид купца второй гильдии не наводил на мысли о чем-то вечном и уж тем более о чем-то пламенном, скорее уж о бренности всего живого и о том, насколько холодной выдалась нынешняя весна.
– Я, милая моя Анфиса Ксаверьевна, честно, токмо визитами к вам и спасаюся… – низко-низко, словно притомившийся в полдень шмель, гудел норовивший встать на колено жених.
К несчастью, колено было больное, поэтому он тут же подскакивал, а через пять минут повторял сие упражнение, напрочь позабыв о предыдущих неудачах. Калина Ипатьевич был еще не дряхл, но все ж годков на десять постарше своей избранницы. Волосы, стриженные в кружок, отливали серебром, да и посреди самого кружка уже образовалось порядочное озеро – того и гляди выйдет из берегов. Рубаху купец надел алую, праздничную, и сапоги хромовые, вот только не понять, что поскрипывает, хром этот или коленные суставы хозяина. В общем, шик, да не тот шик, которого Анфисе Ксаверьевне хотелось бы.
Сама она, несмотря на свой элегантный возраст, привлекательности отнюдь не утратила. Куда там, иной раз и студенты засматривались на эдакую импозантную барыню. Была наша героиня ладная и мягкая, округлая, где надо, и тонкая, где следует, со светлыми волосами, которые безо всяких женских ухищрений завивались колечками, и маленькой кокетливой родинкой под уголком правого глаза, придававшей почтенной вдове военного офицера несколько легкомысленный и игривый вид.
«Какая жалость, что Калина Ипатьевич дозрел до изъяснения своих чувств раньше, чем я придумала деликатный способ его отвадить, – с досадой размышляла она, прикидывая способ отказать таким образом, чтобы не прослыть слишком уж разборчивой невестой. – Было бы из чего выбирать, чтобы направо и налево разбрасываться такими вот Калинами Ипатьевичами».
Иногда, в особо трудные жизненные минуты, Анфиса Ксаверьевна мечтала переложить свои вдовьи тяготы на крепкие мужские плечи, но то ли плечи нынче пошли не те, то ли ей не везло – решиться, на чьи же именно, не представлялось никакой возможности.
Посему, пока гость неутомимо басил, словно большой колокол на соседнем соборе, хозяйка дома как бы смущенно прикрыла глаза, загадочно трепеща ресницами, а сама тем временем поглядывала на улицу, пытаясь подобрать слова для подходящего случаю ответа.
Купцу, старому знакомцу еще ее покойных родителей, следовало отказать, несмотря на денежные проблемы и сына-лицеиста, из-за беспокойства о судьбе которого эти проблемы, собственно, и возникли.
Неожиданно даже для самой себя Анфиса Ксаверьевна наткнулась на границу, до которой простиралась ее, казалось бы, безграничная материнская любовь. Впервые за несколько лет ей в голову пришла крамольная мысль, что дворянский лицей не так уж и нужен Матюше…
Хозяйка дома вздохнула и вновь посмотрела в окно…
Дворник Сильвестр подметал улицу, то и дело останавливаясь и прикладываясь к чему-то скрытно вытаскиваемому из кармана фартука, потом вдруг заметил отдернутую шторку во флигеле, и метла заходила туда-сюда в два раза быстрее. Видно, внимательный взгляд вдовы обладал гораздо большей энергией, нежели то, что находилось в кармане фартука.
Когда Калина Ипатьевич подобрался к середине своего признания и от расписывания бедствий, претерпеваемых им от семерых детей, и одинокой жизни состоятельного вдовца перешел к восхвалению достоинств своей избранницы, перед окнами остановилась новенькая лакированная коляска – судя по всему, возница решил уточнить дорогу у дворника. Только вот Сильвестр повел себя странно: вместо того чтобы дать подробные разъяснения (и медяк ведь не лишний!), вдруг сначала мелко закрестился сам, а затем закрестил и коляску, поминутно сплевывая через левое плечо.
Несколько уличных зевак замерли и с видимым интересом разглядывали содержимое экипажа. Анфиса Ксаверьевна тоже подвинулась ближе к окну, подозревая, что до сути своего выступления купец доберется еще нескоро. А из коляски тем временем выпрыгнула высокая, закутанная в черное фигура. Мелькнул атласный подклад, резной край плаща – словно летучая мышь крылом махнула.
