Уроки украинского. От Майдана до Востока - [10]

— Но во всем Киеве спокойно.

— Но есть помещения министерств. И есть разные дома, в которые мы не даем залезть мародерам. Когда милиция слаба, у города есть нужда в нас.

— Значит, когда Майдан разойдется?

— Когда Путин уйдет из Крыма.

— Но, кажется, до того, как Путин вошел в Крым, Майдан тоже не собирался расходиться, нет?

— Мы собирались. Мы уже думали — что дальше делать? Но сейчас Майдан стоит за Крым. И это только тебе так кажется, что мы никак не влияем на ситуацию в Крыму.

— Возможно, мне это действительно кажется. Но тогда объясни, как вы влияете.

— Своим стоянием мы… Ну тут все происходит — и координация внутренняя, и мобилизация… да… но… у тебя на самом деле такие красивые глаза, что… давай о них лучше поговорим. А то я смотрю на тебя, смотрю, а мысли уже не о том.

PS. Последнюю фразу я оставляю, верная своему обещанию передать наш разговор от начала до конца.

(Сотник погиб 18 августа 2014 года на юго-востоке Украины.)

Три Богдана

По дороге села Летня цокают две лошадки, запряженные в телегу. На облучке сидит молодой мужчина в спортивных штанах. Телега застлана сеном, колеса — резиновые, автомобильные. Только что на повороте телега попала в большую лужу. По обочине бежит ручей, унося дождевую воду. Небо — чистое, только далеко за кронами деревьев по нему проходят полоски серо-коричневого дыма. Где-то в поле жгут прошлогодние листья. Воздух — дымный, холодный, с клейким запахом молодых почек.

Близко к копытам дорогу перебегает черная дворняга. Упряжка сворачивает влево, открывая вид на дорогу и показывая одноногого мужчину в черной куртке. Он быстро и ловко передвигается на костылях, словно никогда и не знал, что такое иметь вторую ногу.

— Я — фашист… Я — фашист? Я? Фашист? — повторяет он, сворачивая к двухэтажной школе, из чистых окон которой смотрят белоснежные занавески. Останавливается у крыльца, тяжело навалившись подмышками на костыли. Его трехногая тень падает на солнечную землю.

— Фашисты — це олигархи при владе, це — зло. Вот чему детей мы учим, и вот як надо их учить, — он поднимается по ступенькам. — Я — учитель истории. Бандера народился в двадцати километрах отсюда. Летня — самое бандеровское село, дальше некуда. Но я — не фашист, — он качает головой в черной кепке. Из-под ее козырька на вспотевший лоб выбивается черная челка. Над губой учителя истории Богдана — полоска черных усов.

Так же ловко — ставя на ступень металлический костыль и подтягивая за ним ногу — Богдан поднимается на второй этаж. В пролете на стене висит лист ватмана, на котором чернилами нарисована голова Тараса Шевченко в каракулевых папахе и воротнике. Из-под белых усов смотрят рисованные гроздья черного винограда. Под портретом четверостишье, выведенное аккуратной рукой — «У на оновленiй землi, врага не буде, супостата. А буде син i буде мати, У будуть люди на землi». Лестница выводит к стене, у которой раскатан отрез красной синтетической дорожки, на той горят четыре поминальные свечи, по бокам стоят вазы с лилиями. На стене — фотография мужчины, схваченная черной лентой. Под ней — плакат с желто-голубыми словами: «Вони загинули за нас».

— Это брат моей жены, — говорит Богдан. — Он — герой. Погиб на Майдане — пуля в голову. Звали Богданом. Заходь-заходь, — открывает передо мной двери класса.

Учительский стол покрыт скатертью с вышитыми цветочками. В углу — кафельная высокая печь. Ученики сидят за партами и стоят у доски. Последний урок только что закончился.

— Это мой седьмой класс, — говорит Богдан. — Я их классный руководитель. Сегодня на уроке истории мы проходили Петра Першего. Что мы еще проходили? — обращается он к ученикам.

— Битву под Полтавой, — отвечают те. — Як она була, як она закiнчилася. Як Петр Перший победил.

— А еще кого из русских правителей вы знаете?

— Путина… — отвечают семиклассницы, прячась за печку.

— Чего вы стесняетесь? — спрашивает Богдан. — Расскажите, как вы к Путину относитесь?

— Да ни як, — смеясь и не выглядывая из-за печки, отвечают они.

— Он — президент России, — говорит мальчик, сидящий за партой. — Плохой. Неправду говорит.

— А к России как относитесь? — спрашиваю я.

— Вы ненавидите Россию? — утяжеляет вопрос учитель.

— Да не, — отвечают ученики. — Зачем?

— Так они еще маленькие, чтоб политикой интересоваться, — говорит он. — Они в основном музыку слушают. Какую? — обращается с новым вопросом к ученикам. — Ра-сий-с‑ка-ю, — сам отвечает за них.

Выйдя из школы, Богдан идет в ту сторону, куда полчаса назад свернули лошадки. В весенней траве на обочине копошатся белые куры с ярко-красными гребешками. По левую сторону — дома: в один или два этажа.

— Я — фашист? Я? Фашист? — снова спрашивает себя он, и так доходит до стелы, стоящей на постаменте, а у ее подножия лежит плита с выгравированными фамилиями. В верхушке стелы — каменный венок. Ниже — надпись: «Вечная слава героям».

— А если я — фашист, почему у меня в селе стоит памятник советским воинам? — спрашивает Богдан. — Мой прадед — Герой Советского Союза, — растягивает он слова, от чего кажется, что это легкий ветерок, гуляющий в ветвях граба, утягивает их из его рта. — Его в сорок четвертом призвали, ему было девятнадцать лет. А тех, кто не хотел, сразу в бандеровцы записывали. Через две недели они уже были в бою, и половина из них была уничтожена. — Он направляет костыли в проход оградки, окружающей стелу. Карабкается ближе к плите. — Хамандяк В.П. — тысяча девятьсот первый — тысяча девятьсот сорок третий, — читает он. — Хамандяки — это мои родичи. Старшей сестры муж — из Хамандяков.