Уроки переносятся на завтра - [9]

— Чо? — спросил Лёха, высунувшись, наконец, наружу.

— Общага закрыта, чо! — даже не попытался сердиться Серега. — Спустись на вахту и отопри засов!

— Ага, — сказал Лёха.

Они радостно бросились к двери и стали с нетерпением ждать. С той стороны послышались какие-то постукивания и возня, но потом всё снова затихло.

— Случилось чего? — предположил Шнырь, но Серега отрицательно помотал головой и запустил очередной булыжник в окно.

На этот раз обошлось без переговоров. Лёха сам появился в форточке, готовый извергать и переваривать информацию.

— Ты ходил на вахту?

— Ну.

— И что?

— Закрыто.

— Понятно, что закрыто. Ты открывать пробовал?

— Ну.

— И?

— Замок там висит.

— А ключ на гвоздике видел?

— Нет.

— Пойди и проверь.

— Ага.

На это задание у Лёхи ушло ещё минут десять.

— На гвоздике ключа нет, — доложил он из форточки, проявляя инициативу.

— А вокруг не смотрел?

— Не-а.

— Может, он на пол упал?

— Посмотрю.

Они снова припали к двери, согреваемые надеждами, которых, чего греха таить, становилось всё меньше и меньше. Но в этот момент изнутри раздались звуки, говорившие о том, что Лёха взялся за дело не на шутку. Сереге даже показалось, что он орудует топором. И, судя по лицам товарищей, он был не одинок в своих предположениях.

— Давно бы так! — похвалил Атилла.

Они увидели, как жестяная обивка выгнулась наружу пузырем, который становился всё больше с каждым новым ударом. И вот он предсказуемо не выдержал давления и лопнул. В образовавшуюся рваную дыру хлынули щепки и гвозди. А потом на пороге изнасилованной двери возник ББМ, усталый, но удовлетворённый.

— Ха! — поздоровался он.

Из-за спины его выглядывал Лёха с большим ржавым ключом в руках. Скорее всего, его поиски увенчались-таки успехом.

Глава 6. Ночные бдения

Кроме Сереги и Лёхи, в комнате официально жили ещё двое: монгол Атхуяк[4] и первокурсник Федя. Первый показывался дома редко, потому что ему не давали ключей, а второй вообще являлся классической «мёртвой душой». То есть он числился проживающим только на бумаге, а на самом деле снимал где-то в городе квартиру и носа сюда не казал. Его ложе выполняло роль запасного аэродрома с единственным недостатком — никогда не меняющимися простынями.

Четыре кровати с железными сетками, образующие уютный квадрат, были отгорожены от входа занавеской в цветочек и баррикадой, сколоченной мощными гвоздями из стандартных тумбочек. В пространство посередине едва втиснулся учебный стол. Недостаток места в «спальне» с лихвой компенсировался просторной «прихожей», где стояли обеденный стол и шифоньер. На стенах «спальни» покоились многочисленные книжные полки, обожаемые клопами, а над тумбочкой с магнитофоном висел цветной потрет Леонида Ильича Брежнева. Полупрозрачный тюль на широком, во всю стену, окне служил отличным буфером между хозяевами и коварным внешним миром. На полу красовались домотканые дорожки, скрывавшие грязь и огрехи строителей.

— Неплохая конура! — восторженно отнёсся к обстановке Шнырь.

— А фантазии сколько! — поразился Атилла, разглядывая казенную мебель, изуродованную ножовкой и молотком.

Шнырь покивал и полез за пазуху.

— Вот за это… — начал он, вытягивая на свет поллитровку, прихваченную в ресторане.

Но дальновидный Серега не дал ему договорить. Пока вечер не перешёл в заключительную фазу, он распределил койко-места. Атилле досталась кровать монгола, а Шнырю — Федина. С Толяном они решили лечь на Серегиной валетом. Лёха, понятное дело, остался на своей.

Часа в три утра, когда была выпита последняя капля и съедена последняя крошка, Атилла первым повалился на отведённое ему место и тут же захрапел. Шнырь поступил ещё загадочнее: он застыл на табурете в позе «лотос», словно медитировал, однако при ближайшем рассмотрении тоже оказался спящим. Лёха не в счёт — он, как обычно, отошёл почивать при первых звуках чокающихся стаканов.

Серега с Толяном, наконец-то, остались вдвоём, чтобы в полной мере насладиться диалогом. Захватив с собой гитару и пачку сигарет, они вышли из комнаты.

Все коридоры в общаге заканчивались окном и неизменной стеклянной банкой под пепел. Здесь было очень удобно, присев на корточки и упёршись спиной в стену, обсудить насущные дела, пуская к потолку извилистый дымок. Этому не могли помешать ни постоянно хлопающие двери уборной, ни ледяной воздух, струившийся из потрескавшейся форточки.

— Как служилось, солдат?

— Нормалёк! Как ты тут без меня обходился?

— По-всякому. — Серега счастливо вздохнул, как бы говоря, что с этой минуты все неприятности навсегда перекочевали в прошлое. — Следующей осенью поступишь к нам. Мы тут с тобой такое замутим!

— Посмотрим. Дожить ещё надо.

Рассудительнее стал Толян, спокойнее. Едва заметный шрам у виска, татуировка на тыльной стороне ладони. На гимнастёрке — какой-то значок в виде средневекового щита.

— У погранцов выменял, — пояснил он, заметив Серегино любопытство. — В поезде.

Он взял гитару, погладил её и тронул бережно струны:

Уезжают в родные края

дембеля, дембеля, дембеля…

И куда ни взгляни,

в эти майские дни

всюду пьяные ходят они…

Голос его слегка огрубел, но в нём по-прежнему узнавался тот самый жалостливый тембр, который сводил с ума десятиклассниц. Серега подпевал там, где помнил слова. Вместе у них получалось, как всегда, неплохо.