Урок женам - [4]

А на шестой день нашего пребывания у папы случился приступ подагры… Радоваться этому, конечно, ужасно!.. Разумеется, я сказала, что останусь в пансионе, чтобы составить компанию и почитать ему, но стояла прекрасная погода, и он настоял на том, чтобы я шла гулять. Тогда, воспользовавшись его отсутствием, я отправилась посмотреть Испанскую капеллу, потому что сам он примитивистов не любит. И конечно же, я встретила там Робера и не могла не заговорить с ним. Впрочем, и после того, как он выразил удивление по поводу того, что видит меня одну, и очень вежливо справился о состоянии здоровья отца, мы говорили только о живописи. Я была почти рада своему невежеству, ибо это давало ему возможность рассказывать мне обо всем. У него была с собой толстая книга, но ему не надо было ее открывать, так как он знал наизусть имена всех старых мастеров. Я не смогла сразу же разделить его восхищения фресками, которые мне тогда казались довольно бесформенными, но я чувствовала, что все, что он мне говорил, было справедливо, и моим глазам открывалось много новых качеств, которые я сама не смогла бы оценить. Затем я позволила ему затянуть себя в монастырь св. Марка, где мне показалось, что я впервые стала понимать живопись. Было настолько восхитительно отрешиться от всего, забыться вдвоем перед великой фреской Анджелико, что непроизвольно я взяла его за руку и заметила это только тогда, когда в маленькую часовню, где до этого мы были одни, вошли другие люди. Впрочем, Робер не говорил ничего такого, что папа не должен был слышать. Но вернувшись в пансион, я не осмелилась рассказать папе об этой встрече. Конечно, нехорошо было скрывать от него то, что произвело на меня глубокое впечатление, — даже я не могла больше ни о чем другом мечтать. Но когда некоторое время спустя я призналась аббату в том, что «солгала», промолчав, он постарался меня успокоить. Правда, одновременно я сообщила ему о своей помолвке. Аббат знает, что папа не одобряет ее, но он также знает, что именно убеждения Робера мешают ему ее одобрить, и именно из-за этих убеждений мама и сам аббат ее одобряют. Впрочем, папа настолько добр, что не смог долго сопротивляться, поскольку как он говорит, главное для него — это чтобы я была счастлива, а он не может сомневаться в том, что я сейчас счастлива.

Прежде чем писать о помолвке, я должна была бы рассказать о последних днях пребывания в Италии. Но мое перо летело вперед, к этому чудесному слову, перед которым бледнеют все другие мои воспоминания. Уезжая из Флоренции, Робер спросил у папы разрешения нанести нам визит в Париже. Я так боялась, что папа ему откажет. Но оказалось, что Робер очень хорошо знает наших родственников де Берров, которые пригласили нас вместе с ним на ужен, и это во многом упростило дело. На следующий день Робер нанес визит вежливости маме, а несколько дней спустя он пришел просить у нее моей руки. (Каким глупым мне кажется это выражение!) Вначале мама была слегка удивлена, а я удивилась намного больше, когда она мне об этом сообщила, так как Робер со мной по-настоящему еще не объяснился. Он очень смеялся, когда я ему в этом призналась, и «объяснился», сказав, что он об этом не подумал, но готов сделать «объяснение», если я все еще не догадалась, что он меня любит. Затем он заключил меня в объятия, и я почувствовала, что мне тоже ничего не надо говорить и он сам поймет, что я полностью отдаюсь ему.

Только что принесли телеграмму. Я позволила маме открыть ее, хотя она была адресована мне.

«Мать Робера умерла», — сказала мама и протянула мне телеграмму, в которой я увидела только то, что он возвращается в среду.

13 октября

Письмо от Робера! Но пишет он маме. И я думаю, что ей приятно это проявление почтительности. Я понимаю, что мама желает сохранить это письмо, — настолько оно прекрасно, а поскольку я хочу иметь возможность читать его снова и снова, я его переписываю:

Сударыня,

Эвелина простит мне, если сегодня я пишу Вам, а не ей. Я не хотел бы своим горем омрачать ее радость, и я обращаюсь к Вам, чтобы излить свою боль. Со вчерашнего дня прекрасным словом «мама» я могу назвать только Вас. И Вы, наверное, позволите мне обратить отныне на Вас те чувства уважения и нежности, которые я испытывал к той, которую только что потерял.

Да, та, что дала мне жизнь, вчера умерла, могу даже сказать, у меня на руках. Она потеряла сознание лишь за несколько часов до конца. Утром, когда она приняла последнее причастие из рук приглашенного мною священника, она была еще в сознании. Она со спокойствием ожидала смерти и, казалось, страдала только от моей печали. Ее последней радостью, сказала она мне, было известие о моей помолвке и мысль о том, что она не оставляет меня одиноким на этой земле. Прошу Вас сказать об этом Эвелине, а я вечно буду сожалеть о том, что мама не успела с ней познакомиться.

Мама, примите заверения в моем уже сыновнем, неизменно глубоком почтении.

Робер Д.

Мой бедный друг,

Мне хотелось бы разделить твою печаль. Я тщетно пыталась вызвать в себе чувство грусти. Мое сердце переполнено радостью, и все, что я переживаю с тобой, даже горе, является для меня счастьем.