Урок женам - [5]

15 октября

Я вновь увидела его. Как достойно и прекрасно он переживает свое несчастье! Я начинаю лучше понимать его. Думаю, что он ненавидит банальные слова, ибо о своей беде он говорит с такой же сдержанностью, с какой он объяснялся мне в любви. Боясь внешне проявить свои переживания, он даже избегает всего того, что могло бы его растрогать. Между собой мы с ним говорили только о повседневных делах, а с мамой он говорил лишь о вступлении в наследство и о продаже доставшегося Роберу дома. Мне очень трудно думать о таких вещах, и я попросила маму заняться всем этим вместе с Робером. Я поняла, что мы будем богаты, и почти сожалею об этом: мне хотелось бы оставить состояние тем, кто нуждается в деньгах для счастья. Но в нашем случае они нужны не для счастья. Робер мне говорит, что ему лично много денег не надо и что он рассматривает их лишь как средство для торжества его идей. Он долго беседовал с аббатом Бределем, который тоже говорит ему, что он не имеет права отказываться от состояния, хотя вместе с наследством на нас ложится ответственность за его использование в благих целях.

Бедный папа! Все это происходит без его участия. Каждый раз, когда он видит аббата Бределя, то, едва успев поздороваться, говорит:

— Очень сожалею!.. Но просто вынужден идти…

Я всегда боюсь, что аббат обидится, но он такой добрый и там мирно настроен, что делает вид, что принимает всерьез эту жалкую отговорку.

— Г-н Делаборд всегда занят, — говорит он маме, которая, становясь в два раза любезнее, всячески старается сгладить невежливость отца. А мне кажется, что, проявив немного доброй воли, папа мог бы прекрасно подружиться с аббатом! Потому что он тоже очень добрый.

— Доченька, священники и я поклоняемся разным богам, — отвечает он мне, когда я пытаюсь его убедить. — Не настаивай. Ты меня обидишь. Это вещи, которые, повзрослев, ты, возможно, поймешь, если только не будешь очень похожа на свою маму.

Тогда я вынуждена сказать ему, что надеюсь, что никогда не пойму «этих вещей», но что я не могу одобрять идеи, которые разделяют моих родителей, которых я одинаково люблю. И именно эти идеи мешают папе благословить мою помолвку.

— Доченька, — ответил он мне, — я не имею права препятствовать твоему браку и не хочу прибегать к родительской власти. Но не проси меня благословлять решение, которое мне неприятно. Все, что я могу сделать, так это пожелать тебе не сразу в нем раскаяться.

19 октября

Сегодня утром я спросила папу, в чем он может упрекнуть Робера. Сначала, поджав губы, он долго молча смотрел на меня, а затем произнес:

— Доченька, я ни в чем его не упрекаю, он просто мне не нравится. Если я тебе скажу почему, ты будешь возражать, потому что ты его любишь, а когда любишь человека, видишь его не таким, каков он есть.

— Но именно потому, что Робер такой, какой есть, я его и люблю! — воскликнула я.

— Робер подпевает аббату, твоей матери, тебе и, боясь, самому себе тоже, что еще серьезнее!

— Ты хочешь сказать, что он не верит в то, что говорит!

— Нет, нет, я верю, что он в это верит. Просто я сам в это не верю.

— Но ты, папа, не веришь ни во что!

— Что же ты хочешь? Таких людей, как я, твоя мать называет скептиками.

И на этом мы замолкаем, ибо подобные разговоры лишь расстраивают нас обоих. Бедный папа! Надеюсь, что Робер сможет его убедить… Со временем. Он проявляет в отношениях с папой такое терпение, такую гибкость, такую находчивость… Он тщательно избегает всех спорных тем (впрочем, как и папа). Беседу с папой он называет танцем с яйцами, потому что надо уметь ловко делать пируэты среди деликатных вопросов, стараясь при этом их не задеть. Но как мне хочется, чтобы папа услышал Робера, когда он беседует со мной в его отсутствие. Я чувствую, что при папе он сдерживается, но, как только он расходится, он весь оживляется и иногда говорит такие прекрасные вещи, что мне хотелось бы их тут же записывать. И при этом он может быть таким остроумным, таким смешным. Как на днях сказала Ивонна де Берр, «его можно слушать бесконечно». Это было в прошлый четверг, мы с Робером обедали у наших родственников. Морис де Берр и папа ушли сразу же после обеда, а Робер нам долго рассказывал о Перпиньяне, о тщеславии жителей провинциального города, которое он так удачно подметил, об обстановке, в которой он жил и в которую ни за что не хотел бы вернуться, даже если бы в награду ему предложили королевство. Слушая его рассказы обо всех этих своеобразных людях, составлявших круг общения его родителей, я сожалею, что не смогла с ними познакомиться, но понимаю, что на человека изысканного, такого, как Робер, подобное общество действует удушающе. Стремясь вырваться из этой атмосферы, вначале он хотел постричься в монахи, так как он с детства очень набожен, но затем понял, что мог бы принести больше пользы в мирской жизни. Аббат Бредель одобряет его, и я согласна с ним, когда он, цитируя Евангелие, говорит, что «зажегши свечу, не ставят ее под сосуд». Когда слушаешь Робера, возникает непреодолимое желание сделать так, чтобы его слышало как можно больше людей. Здесь я не могу быть ревнивой, и желание наслаждаться в одиночку этим кладезем мудрости мне кажется святотатственным. Цель моей жизни должна заключаться в том, чтобы всеми силами помогать ему проявить себя.