Урок - [13]

По выражению лица Ольги Павловны было видно, что всё это она слышала уже много раз. Орехов сел и помешал ложечкой в стакане.

— Ну, а как ваши дела? — спросил он Константина Ивановича.

— Ничего, я своими ученицами доволен.

— А ученицы вами?

— Этого уж я не знаю.

— Ты, булочка, довольна новым репетитором? — спросил он Дину и поправил у неё на лбу прядь волос.

— Д-а-а.

— А ты, Лена?

— Очень, очень, очень, — скороговоркой ответила Лена и откусила чуть не половину яблока.

«Удивительная девочка, — подумал Константин Иванович, — ни одной фразы не скажет просто».

— Ну, и отлично. Завтра непременно зайду и сам послушаю, как вы отвечаете уроки, — сказал Орехов и, повернув голову к Константину Ивановичу, спросил, — А вы в деревне когда-нибудь живали?

— Нет.

— Значит, об уездном земстве, об урожаях, о рабочих руках и о других прелестях понятия не имеете?

— Нет.

— Вот счастливец! Тем не менее как человек образованный вы наверное всем этим интересуетесь… Ну, так я вам скажу правду. По нынешним временам, жить в деревне не для удовольствия, а так, чтобы работать, — это сущий ад. Уездное земство — это не государство в государстве, а республика в государстве. Я имел честь два трёхлетия состоять председателем управы, а теперь вот не понравилось им то, что я, — искренно любя дело народного образования, — только посоветовал не драться с церковно-приходскими школами, — так и прокатили на вороных!.. Согласитесь, что если нет мяса, то лучше питаться хлебом, чем совсем не питаться. Я просил, я молил об одном, — обождать. Соглашались, а в результате у меня чуть ли не одни черняки оказались. В сущности же я им очень благодарен… Дело в том, что всё у нас разделилось на партии. Всякую же постройку легче разрушить тогда, когда она уже расчленена, а не представляет из себя стройного целого. Теперь я по крайней мере свободный человек, захочу уехать в Питер, в Москву, в Париж, словом, хоть немного освежить мозги, — и уеду. Вот Ольга Павловна и дочери мои любимые от Знаменского в восторге, и если бы не мои настояния, чтобы зиму жить в городе, — то они бы там и умерли, а умственный кругозор Дины и Лены стал бы не выше, чем кругозор любой поповны. Ей-Богу-с! Знаете, кто тормозит деятельность земства? — Ваши же, университетские. Ей-Богу-с! Я сам не университетский и закончил своё образование лишь курсом частного реального училища… Но тем не менее, не могу не понимать, что кому дано много знаний, тот и должен делать более важную работу. Да-с. А они только болтают. Правда, есть и у нас в уезде университетский человек — светлая голова, — это Брусенцов. Из принципа, понимаете ли, из принципа, он государственных экзаменов не держал совсем. Ему неприятна была самая мысль, что наука, — чистая наука, — даёт патент на службу. Он находит, что тот, кто хочет приносить пользу, будет это делать и без патента… У него две тысячи десятин земли, и знаете, сколько на них теперь долгу — всего семь тысяч рублей, а у нас земля очень дорога. Со дня смерти отца, он уже успел погасить восемнадцать тысяч, — почти столько же, сколько я принуждён был сделать нового долга. Конечно, и я не нищий, но до Брусенцова мне далеко. Брусенцов — это тот истинный дворянин, который для интересов губернии действительно готов пожертвовать собой… Наш старик-предводитель недолго проскрипит, и на его месте будет Брусенцов. Тогда ему плевать на всякие земские истории. Он сделает своё дело. Но Брусенцовых на всю губернию немного, а именно — один. Человеку тридцать два года, — он не пьёт, не курит, впрочем, виноват, курит, но это не важно, а важно что он нравственно чист, а главное — работает, с утра до вечера работает. Его усадьба и всё имение содержатся образцово. Мужики его боятся, но любят, уверяю вас, любят. В голодный год он не устраивал столовых, но дал населению возможность заработать деньги честным трудом. Он окопал громадную лесную площадь глубокой канавой и дренажировал почти семьсот десятин болота, которое теперь пашут те же крестьяне. Люди были сыты, и он не в убытке. Когда же обе стороны довольны, — это вернейший признак, что сделано серьёзное дело. Единственное, что он себе позволяет, — это в сентябре или в октябре пожить в Ялте. И знаете, сколько он за два месяца там проживает? Шестьсот целковых… Это в Ялте, и при пятнадцати тысячах годового дохода! К сожалению, Брусенцовых в России очень и очень немного…

Степан Васильевич умолк и начал раскуривать спичкой давно потухшую сигару.

— Ты вот любишь говорить, что деревней недоволен, а пересели тебя в город, затосковал бы, — сказала Ольга Павловна.

— Никогда! Ну, однако, что же чай, да чай. Не пора ли и закусить. Я без ужина и заснуть не могу.

— Сейчас будет и ужин.

Перешли в гостиную. Степан Васильевич, мягко скрипя ботинками, снова заходил взад и вперёд по ковру и заговорил:

— Я почему стремлюсь из деревни? Потому, что чувствую, как устал от нелепой жизни, изнервничался и работаю непроизводительно. А деревню я люблю. Если бы мне годы Брусенцова, я бы ещё поработал. Когда я увлекался хозяйством, я только и думал, что делаю всё для сына, который будет мою работу продолжать. Но Бог судил иначе. Если бы Лёвушка был жив, я уверен, что из него вышел бы второй Брусенцов. Если человек относится к делу серьёзно, тогда всё ладится, а польза выйдет сама собой. Я уважаю Кальнишевского и Винтера, хотя мы — люди разных взглядов, за то, что оба они любят своё дело и верят в свои силы, — едут по дорожке прямо, — в сторону не сбиваются…