Уран. Роман-реконструкция - [48]

В сознании Таси мешались пронзительная жалость, обморочный страх и стыд за всё происходящее, особенно за свой неказистый лифчик — старенький, тесный, надставленный сзади куском бельевой резинки. Гаков тяжело дышал, обшаривая руками ее грудь, живот и бедра. Так суетно, неумело, долго он возился с одеждой, что Тася сама помогла, обнажилась, где он хотел, открылась навстречу.

Гаков вошел в нее, мелко содрогаясь всем своим большим тяжелым телом, и замер. Он лежал так долго, словно бы уснул. Но Тася чувствовала, как из глубины ее лона в тело мужчины струится сладкий колыбельный покой.

Медленно высвободила она затекшую руку. Гаков начал двигаться, всхлипывая и бормоча невнятные слова. И на влажном дощатом полу, выкрашенном бурой охристой краской, Таисия приняла в себя его мертвое горе и живое семя.

Пуповина

Пионерские кружки открылись в городе, в новом Дворце культуры. Сразу несколько девочек из класса записались на курсы домоводства. Когда Эльзе упомянула об этом за ужином, матушка глянула пристально в ее лицо, ничего не ответила.

Эльзе сделала так, что к ним в гости зашла черноволосая Айно, дочка мельника, который стал при новой власти председателем совхоза. Мать нажарила tortillid — ржаных лепешек, подала чай.

Не замечая, как варенье течет по ее круглому подбородку, Айно болтала разные глупости. Кроме прочего, рассказала, что на курсах учат кроить и шить не хуже, чем в ателье, на занятиях много эстонских девочек и для работы дают бесплатно нитки и бязевое полотно. Еще рассказала, что до Комбината пустили рейсовый автобус, а всем, кто ходит на курсы, сделали пропуска с печатями.

Мать промолчала и в этот раз. Но Эльзе запомнила, как внимательно та слушала про швейные и вязальные машинки в классе, про то, что девочкам разрешают забирать готовые вещи себе.

В субботу Осе и Вайдо пошли топить баню и носить из колодца воду к одинокой старухе Михалке — за это им всей семьей разрешалось помыться после хозяйки. Собирая в узел чистое белье, не глядя на Эльзе, матушка спросила:

— Хочешь пойти на курсы и шить вместе с Айно?

— Если ты позволишь, — боясь спугнуть счастливую минуту, девочка опустила глаза.

Братья вернулись, разговор оборвался. Однако было видно, что в голове у матери какая-то забота.

В бане матушка усадила Эльзе на полку, сама намылила ей голову, как не делала уже давно. Для крепости и приятного духа сполоснула волосы заваренной в кадушке nõges — свежей крапивой. Достала ridge — столетний деревянный гребень с резным узором. Проводя по длинным влажным волосам дочери, заговорила негромко, ласково:

— Что ж, не век тебя держать у своей юбки. Можешь записаться на курсы, я не возражаю. Но будь осторожна с чужими людьми, не подпускай их близко. Помни всегда — они принесли в наш дом беду, разлучили с твоим отцом и братом.

Эльзе помнила — под волосами у нее остался след от медной пуговицы чужака. Ранка давно зажила, но небольшое утолщение можно было нащупать пальцами. По счастью, мать, приметливая на мелочи, не углядела шрама.

В тот день, когда Ищенко напал на Эльзе, мать ездила в Кохла-Ярве. Зная ее характер, братья решили ничего не рассказывать. Вайдо и Осе отмыли сестру, отчистили ее одежду, заштопали порванные чулки и пришили новые пуговки к платью. А день спустя, тайно и быстро, лесные партизаны совершили казнь над чужаком.

Расчесав свои волосы, мать толкнула разбухшую дверь старой бани, выплеснула за порог крапивные листья. И, чего тоже давно не делала, обняла Эльзе, поцеловала в голову.

— Бог, девочка, все наши видит грехи, даже в помыслах. Всё тайное станет явным, всё скрытое выйдет наружу. Чистой держи себя, доченька. Ничего от меня не скрывай.

На дворе темнело, свет едва проникал сквозь мутное оконце под потолком рубленой бани, и матушка не заметила, как щеки Эльзе, ее маленькие груди и живот порозовели от стыда.

С мая девочка тайно получала письма от Павла. Айно помогала ей — забирала конверты на почте. Сокровеннее этой тайны в жизни Эльзе не было ничего. Ни близнецы, ни братья-партизаны, сидящие в бункере, не знали об этом.

Павел писал о своей жизни. О поступлении в университет, о прочитанных книгах, о футболе. О московском метро — подземных храмах, отделанных мрамором и скульптурой. После экзаменов он обещал приехать к дяде на Комбинат и остаться до августа. В одном конверте он прислал переписанное от руки стихотворение, в другом — набор открыток с видами Москвы.

Открытки эти поразили Эльзе. Замки и дворцы, как из древней сказки, казались невероятно огромными в сравнении с людьми-муравьями и жуками-машинами. Она подолгу рассматривала здание на Смоленской площади, Спасскую башню Кремля, высотку на Котельнической набережной и новое здание Университета. Ей не верилось, что этот сказочный город существует на самом деле, что люди могут запросто жить и работать в таких домах.

Но Павел писал, что ходит по этим улицам и даже бывал в Кремле. Он обещал, что покажет Эльзе Москву, самый светлый и прекрасный город мира, столицу самой лучшей в мире страны СССР, где люди живут свободно и счастливо.

Письма Эльзе прятала в лесу, в дупле большого ясеня, чтоб доставать и перечитывать по дороге в бункер. Но открытки, не удержавшись, принесла домой и сунула в соломенный матрас. Перед сном потихоньку разглядывала их и представляла, как вместе с Павлом гуляет по сказочному городу, задирает голову к небу, чтобы увидеть Ruby tärni — рубиновые звезды на остроконечных башнях. Душу тревожил чужой язык, журчащие имена: Кремль, Сокольники, Пречистенка, Якиманка.