Урал-батыр - [2]

Щуку на плотву напустить.

На суслика — хорька,

На зайца — лису,

Не возвысится ли, как Смерть,

Над слабым — более сильный зверь?

Скажи, не мы ли здесь вчетвером

В глазах животных и птиц — злодеи?

Не мы ли гибель повсюду сеем,

Страх на всех наводя кругом?

Не мы ли тех, кто Смерти боится,—

Рыбу, что в глубь озер стремятся,

В зарослях поющую птицу —

Ловим и головы отрезаем.

Сердце вспарываем и съедаем,

Тварью ничтожною их считаем?

Не мы ли это вчетвером,

Обычай гибельный насаждая,

Здесь посеяли смерть кругом?

Если когти в сукмар превратив,

В хищного сокола дух обратив.

Звери эти в гневе большом,

Когда-нибудь в порыве одном

Задумают захватить наш дом, —

Смерть, что лютой злобой полна.

Смерть, что нашим глазам не видна,

Пред нашими не взойдет ли глазами.

Не расправится ли и с нами?»

Услыхав такие слова,

Шульген задумался было сперва,

Но решил он все же потом

Вновь упорствовать на своем.

Кровь отпил, и, боясь расплаты.

Задумал Уралу закрыть он рот:

И заставил поклясться брата,

Что отцу тот не донесет.

С богатой добычей вернулись домой

Старик со старухою, говорят.

По обычаю, всей семьей

Распотрошили дичь, говорят.

И пред обильною едой

Уселись, довольные собой.

И, призадумавшись, сказал

Долго хранивший молчанье Урал:

«Отец, вот эту самую дичь,

Хоть от тебя скрывалась она,

Хоть бежала, страха полна,

Ты сумел на охоте настичь,

В горло нож ей сумел вонзить;

Не случится ль и с нами такое —

Существо не найдется ль живое.

Чтобы в схватке нас победить?»

Янбирде:

«Тем, кому суждено умереть,

Мы несем неизбежную смерть.

Куда б от нас они не сбегали —

В горную высь иль лесные дали, —

Беглецов все равно мы найдем,

Горло им перережем ножом.

Нету здесь существа такого,

Кто б человека мог победить живого,

Над головой нож занести.

Не было Смерти от века здесь,

Чтоб нам смертельный удар нанести.

Там, где некогда мы родились.

Где предки свою коротали жизнь,

Смерть еще могла обитать —

Там, в расцвете жизни своей

Множество умирало людей.

Див однажды туда пришел.

Видно, был на людей он зол —

Убивал их и пожирал;

И покрыла всю землю вода,

Суша скрылась под ней навсегда.

В живых оставшиеся тогда

Разбрелись по земле кто куда.

Не осталось для Смерти дела.

Решив, что всех она одолела,

Не подумав о тех, видать,

Кто успел от нее сбежать;

От ее неусыпной стражи

И мы сбежали с матерью вашей.

Край наш пуст был. Нога человека

Не ступала сюда от веха.

Потому-то в этих местах

Не одолевал нас пред Смертью страх.

Было мало здесь дичи, зверья

В дни, когда мы в эти края

Забрели. В озерцах и топи

Проступали размытые тропы».

Урал:

«Отец, если за Смертью пойти,

Можно ли будет ее найти?

Если ж удастся настичь, скажи,

Можно ли голову ей размозжить?»

Янбирде:

«Смерть коварна.

Она ни разу

Открыто не являлась людскому глазу.

Невидимкой та тварь живет —

Никто не знает, когда нападет.

Есть тут только одна возможность:

В царстве дивов, на дальней земле,

Протекает живой родник.

Выпьет кто из него — и вмиг

Обессмертит себя, говорят,

Смерть отступится, говорят».

Поведав такое о Смерти и насытившись едой, старик вытащил раковину, чтобы испить крови. Увидев, что содержимое раковины убавилось, Янбирде стал допытываться у сыновей, кто из них выпил кровь. Шульген стал изворачиваться: мол, никто к той крови не прикасался. Старик Янбирде взял палку и начал поочередно колотить своих сыновей. Из жалости к брату продолжал молчать и Урал, а Шульген, не выдержав, признался отцу в своей вине. Когда старик опять начал бить Шульгена, Урал схватил руку отца и сказал ему такие слова:

«Отец, одумайся, посмотри

На палку ту, что в руке твоей,

По ней глазами пробеги:

Была молода она средь ветвей.

Нынче остругана она,

Вся побита, повреждена,

В палку голую превращена,

С треском сломится — лишь согни.

Ты на палку, отец, взгляни:

Пока ту ветвь не срубил ты в бору,

Росла она, шелестя на ветру,

Трепетала юной листвой

На стволе вербы молодой.

Птичья стая, пчелиный рой

На ту ветку дружно садились;

Птицы звонко на ней веселились,

Гнезда вили на ней весной.

Может, избранной ветка была,

Жизнь беззаботную вела;

Как младенец» что грудь сосет,

Через корни ствола она

Влагу вбирала из речного дна.

Ты от корней ее отодрал,

Все листочки ее оборвал;

Стала палкой теперь она.

Стала, как сокол, что птицу сбивает,

Стала, как щука, что рыб пожирает,

Стала пиявкой, что кровь сосет,

Стала собакой, что кость грызет, —

Не такою ли стала она,

Не насильницей стала ль она?

И со лба отеревши пот,

Не приготовился ль ты теперь

В доме своем, где заперта дверь,

Увидеть ту, что Смертью зовется.

Про которую ты сказал,

Мол, увидеть уж не придется?

Не потому ли, скажи, на сына

Ты замахнулся этой дубиной?

Иль на себе мы должны опять

Силу Смерти злой испытать?

Если сегодня брата убьешь,

Завтра в меня вонзишь свой нож,

Если останешься одиноким.

Сделаешься стариком глубоким,

В три погибели станешь сгибаться,

На льва не в силах будешь забраться,

В лесу охотиться, дичью питаться,

На зверя сокола запускать.

Корм охотничьим птицам давать, —

И твой лев, и собака твоя

Не помрут ли от голода тут,

Тоской глаза их не затекут?

Отчаявшийся от голода лев,

Впав на привязи в страшный гнев,

Не сорвется ль, остервенев,

Самого не сомнет ли тебя,

Не разорвет ли тебя на куски,

Не откинет ли прочь от себя?

Не увидишь ли облик свой