Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год - [52]

Пол запачкаете…» «Дай ему под душу!» – командовал какой-то матрос. И этот ударил его кулаком под ложечку. Волк зашатался, застонал и присел, схватившись за живот. Кровь текла у пего на шинель изо рта. Всё стихло. Нас всех посадили в угол. Одного оставили сторожить, а сами разошлись по комнатам с девицами. Хозяйка принесла нам чаю и хлеба. Волк стонал и ничего не ел, у него очень болел рот. Тут, в притоне, мы пробыли часа три. Потом один матрос стал крестить комнату, окрестил и нас. Нам велели собираться. Мы поднялись и поехали в какую-то глушь. На пустыре около забора остановились, нам велели выходить. Мы вышли. «Снимай шинели!» – сказали они нам, площадно ругаясь, окружая нас с выхваченными револьверами. Мы сняли. «Отнеси в автомобиль! – сказали они мне. Я понес и влез сам в автомобиль и замер. Через некоторое время раздались выстрелы и крики, опять выстрелы, еще и еще. И все замерло. Я обомлел. Слышу шаги. Ну, думаю, за мной. Ко мне в автомобиль ввалились все матросы, и тут они заметил и меня. «Ах, сукин сын, ты здесь! – заорал один. – Как же это мы тебя забыли?» «Ну, черт с тобой… заговорил другой, подминая под себя одежду, снятую с расстрелянных. – Ты нам еще пригодишься. Завтра мы с тобой поездим. Трогай!» – и мы двинулись. Меня утоптали под ноги между сиденьями и все колотили каблуками. Матросы, видимо, устали, притихли и только иногда перебрасывались отдельными фразами о том, как ловко всадили они им пули в затылок, в лицо, в грудь. Так мы приехали в помещение матросов… Я еле встал. Меня втолкнули в комнату и заперли, а потом опять увезли, вот сюда, к вам.

И он умолк. На всех нас этот рассказ произвел потрясающее впечатление.

Едва, успели мы закончить этот предварительный допрос, как к нам позвонили из экипажа. Было уже часа три дня.

– Извольте нам сейчас же отдать офицера, – грубо говорил кто-то в телефон, иначе плохо вам там будет, придем брать… Слышите… – и я разу узнал полупьяный голос матроса Железнякова-старшего, смертью благословлявшего всех.

Я повесил трубку и не стал с ним ничего говорить… Мне стало ясно, что компания Железнякова-старшего примет все меры, чтобы вырвать у нас этого арестованного ими офицера, так как он был живой свидетель всех отвратительных деяний этой банды, и они прекрасно понимали, что его показания убийственны для них, вот почему они изо всех сил будут добиваться свидетеля убрать. И, действительно, не прошло и получаса, как к нам вновь позвонили из флотского экипажа. Тот же голос еще более нахально стал требовать выдачи нашего пленника. Я сказал, чтобы позвонили через час.

– Ну, то-то, смотри, а то хуже будет, – развязно говорил пьяный голос.

Мне нужно было выиграть время и не только обдумать план дальнейшего решительного действия, но кое-что осуществить за этот промежуток, Необходимо было, прежде всего, переправить арестованного офицера туда, где он был бы в полной безопасности.

…Отдав распоряжение начальнику вооруженных отрядов Смольного быть в полной боевой готовности, я вызвал к телефону Железнякова-младшего и заявил ему, что в его части, где он председатель комитета, творится, черт знает что, и что это не делает ему чести.

– Да они с ума сошли, спились совершенно, у нас полный раскол, мы их знать не хотим!.. – кричал он мне в телефон.

– Тогда сейчас же отделитесь, и, как подобает воинской части, предлагаю вам явиться к Смольному, чтобы демонстрировать вашу солидарность с правительством…

– Есть… – лихо закричал Железняков-младший, – сейчас будем… А квартиру другую дашь? Мы не хотим сюда возвращаться и быть с ними…

– Конечно, сейчас же дадим…

Через некоторое время я вызвал Железнякова-старшего и резко сказал ему:

– Что же вы не идете? Или труса празднуете? У меня пулеметы для вас готовы. Узнайте-ка на деле, что значит не подчиняться революционному рабочему правительству…

– Да ты врешь… – добродушно полупьяно ответил он мне. – Да я ведь пошутил…

– А я нет, – я не шучу и предлагаю тебе с твоими молодцами идти сюда…

– Ну! Зачем? Не стоит… Мы спать ляжем…

Я настаивал, чтобы они явились, иначе, – сказал я, – придем мы к тебе в гости… В это время, сообщив обо всем Владимиру Ильичу, я сказал ему, что твердо решил разъединить эту часть, занять помещение флотского экипажа, оружие и снаряды отправить в Петропавловскую крепость и назад матросов туда не пускать. Владимир Ильич вполне одобрил весь план действий, и я тотчас же снесся с тов. Благонравовым (комендант Петропавловской крепости – В.Ш.), предупредив его, что, вероятно, скоро придется выступать на работу.

Рабочие комиссары уже выехали па место и наблюдали за всем тем, что происходило среди этих матросов-анархистов, сообщая обо всем по телефону. Мы уже знали, что младший Железняков вместе с некоторыми комитетчиками увлекли за собой порядочную часть матросов и отправились в Смольный под гам и свист остальных. Часть матросов, захватив винтовки и свое имущество, беспорядочно двинулась к Николаевскому вокзалу. Я тотчас же направил туда бывшего матроса, тов. Цыганкова, находившегося в числе рабочих комиссаров вместе с несколькими другими комиссарами и с хорошим отрядом коммунистов стрелков-латышей, отдав им решительный приказ – разоружить этих матросов анархистов. Они произвели эту операцию очень просто, заняли все входы на Николаевский вокзал, и так как все матросы прибывали разрозненными кучками, то тотчас же отбирали у них решительно все оружие и складывали его в грузовые автомобили, поданные из Смольного. По Николаевскому вокзалу быстро разнеслась весть, что у всех отбирают оружие, и когда Цыганков позвонил мне, что матросы больше не приходят, и все разоружены, но в вокзале находится много вооруженных солдат и матросов, битком набивших все помещения, добивающихся отъезда с первым поездом и постоянно грозящих оружием железнодорожникам, – я выслал на подмогу еще роту латышей и предложил Цыганкову разоружить и всех остальных, находящихся в вокзале. В высшей степени дисциплинированные латыши, видавшие виды на Северном фронте, совершенно не признававший опасности.