Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год - [50]

И брат его пошел и закрестил крестами, и возопил гнусаво и глухо:

– См-е-е-рть! См-е-е-рть! См-е-е-рть!…

На стульях, на диванах, на столах, в углах свалились в пьяном сне матросы- анархисты, пившие спирт. Кое-кто бродил по комнатам. В окнах чуть-чуть блекло. Мы переглянулись и двинулись. Комнаты с оружием стояли без охраны, двери растворены, и здесь валялись спящие люди. У крыльца караула не было. Было мертво, запустело, жутко и грустно.

Железняков проводил нас до автомобиля, и мы уехали, подавленные всем виденным. Рабочие комиссары негодовали и говорили, что это одно из самых опасных гнезд. Они все это время были в массе и слышали, как там затевались грабежи, открыто говорилось о насилиях над женщинами, о желании обысков, расправах самочинных. Новое правительство они отрицали, как всякое-другое правительство.

– Мы анархисты, – говорили они.

– Ну и анархисты! – восклицали рабочие комиссары. – Теперь мы видим, что такое анархисты… Это почище наших бандитов, которых мы арестовываем каждый день».

На следующий день В.Д. Бонч-Бруевич выяснил, что «большая группа матросов, организационно связанная между собой, неистовствовавшая вчера вечером, держит в полном терроре других, но преимуществу беспартийных, с особенным недоброжелательством относясь к партийным – большевикам, находя их законниками и умеренными. Себя же эта группа считала очень крайней, отрицающей всякую законность, как буржуазный предрассудок, и не желавшей вообще никому подчиняться. Наибольшим авторитетом среди них пользовался Железняков-младший, но и то уже за последнее время много потерявший в их глазах, так как он имел постоянное сношение с властью и подчинялся ее распоряжениям».

Данное А.Г. Железняковым и матросами-комитетчиками обещание доставить офицеров в Смольный крайне возмутило наиболее буйную часть матросов. Далее В.Д. Бонч-Бруевич вспоминает: «На этой почве там произошли горячие споры, чуть было не дошедшие до поножовщины. Группа явно раскалывалась. Железняков терял авторитет, многие его не слушались, часть же крепко стояла за него. Железняков-старший, тот, который всех благословлял смертью, возмущен был более всех и неожиданно куда-то исчез с несколькими матросами. Оказалось после, что они забрали в плен с собой трех офицеров, усадили их в два автомобиля и исчезли. В сутолоке дня никто этого не заметил.

Когда я, устав ждать, потребовал немедленной присылки офицеров, то мои комиссары получили ответ, что большинство матросов с этим не согласны, что комитет пока ничего не может поделать, что надо подождать. Я настаивал на категорическом ответе. Двое уполномоченных матросов вызвались ехать в Смольный для объяснения. Среди них был неожиданно тот, который первый принес нам весть об аресте офицеров. Я вместе с рабочими комиссарами принял их очень сурово. Тот, первый, виновато смотрел на нас. Второй держал себя развязно, и когда он что-то лишнее позволил себе в разговоре по поводу нашего комитета, то очень сознательный и молчаливый матрос, командированный к нам для связи с корабля «Аврора» – партиец-большевик, вдруг поднялся, выпрямился во весь свой огромный рост и рявкнул:

– Матрос с корабля «Республика», предлагаю тебе держать себя здесь, как на корабле, иначе с тобой будет поступлено по законам военного времени… Не забывай, ты – перед лицом революционного правительства…

Тот, развязный, отвалился на спинку стула и, как ошеломленный, с полуоткрытым ртом, в испуге остановившимся взором смотрел на этого сумрачного великана, потом вдруг вскочил, вытянулся в струнку, залихватски отдал честь и не то в насмешку, не то в серьез крикнул:

– Есть, капитан!

И оба сели.

Все это произошло так неожиданно, так внезапно и так внушительно, что на некоторое время прекратились все разговоры, и наступила гробовая тишина. Когда неловкое молчание прошло, этот развязный, сделавшийся вполне серьезным, вынул из широкой пазухи своего бушлата тетрадь, уже фигурировавшую вчера на допросе, в которую были вложены все документы и переписка, отобранные при обыске у арестованных офицеров.

– Вот это вам прислали… А их нет… Они у нас сидят… Можно мне ехать?

– Можно.

И он, откозыряв, пошел. За ним последовал и другой.

Мои комиссары, приехавшие от матросов, сказали мне, что матросы все время пьют, что среди них появились женщины, что настроение их самое отвратительное и что офицеров в эту ночь они, наверно, расстреляют…

Что тут было делать? Конфликт явно назревал, а неподчинение распоряжению правительственной власти, облеченной особыми полномочиями и Советом Рабочих Депутатов, и Революционным Комитетом, – было налицо.

Я чувствовал, что нарыв зреет и что надо действовать… И тотчас же принялись вырабатывать план. Несколько наших товарищей еще были среди матросов. Я вызвал одного из них к телефону и предложил им переписать имена матросов, но мне ответили, что здесь все пьяно, озлобление против них растет, что они хотели бы, чтобы им выслали автомобиль для того, чтобы поскорей уйти отсюда, на что и просят у комитета разрешения. Ясно было, что им там больше делать нечего. Я предложил им немедленно выйти на улицу и сказал, что тотчас же высылаю автомобиль, а в другом – маленький отряд на всякий случай.