Уплывающий сад - [37]

— Ох и плутовка эта Тильда! Не знал, что она евреев прячет, — рассмеялся старик.

Определение, которое он использовал, говоря о племяннице, было так же неуместно, как и смех, сопровождавший эти слова. Каждый, кто хоть раз видел Матильду, учительницу пенсионного возраста, высокую, серьезную, возмутился бы вместе со мной. Плутовка? Он что, издевается?

— Долго вы у нее?

— Полгода.

— А сейчас… Что-то случилось, что она вас ко мне отправила?

— Боится обыска. Просит на неделю-другую…

— Письмо не дала?

— Я не хотел, чтобы его у меня нашли…

— Что правда, то правда. Вы пешком шли?

— Пешком.

— Далековато… и что? Никто вас не схватил?

— Проскочил. Но очень боялся.

— Еще бы, на вашем месте я бы тоже боялся. Я вообще боязливый.

— Матильда говорила, что вы не откажете…

— Не откажу? Это почему же? Матильда всегда все лучше всех знает. Не откажете… а вот и откажу…

Он пререкался с ней, а не со мной, и это звучало негрозно. Потом серьезно сказал:

— Не могу.

Он произнес это с каким-то сожалением, ласково. Я понял, что он боится, и встал с лавки. Пес, эта черная бестия, лежавшая под столом, вскочил. Не знаю, какой он был породы, наверное какая-то помесь — тяжелый, массивный, похожий на волка. Он вышел из угла на середину избы, обнюхал мои ноги и тихо зарычал. «Этот бы меня сдал, — подумал я, — эта бестия бы меня выдала…» Я потянулся за лежащим на полу вещевым мешком, закинул его на плечо. Куда теперь идти, я понятия не имел…

— Погоди, погоди, — сказал старик, — без ужина не отпущу.

Он ненадолго задумался, потом закрыл дверь на щеколду и завесил окно одеялом.

— Сегодня вы переночуете у меня. Но только сегодня.

Поздним вечером он отвел меня на чердак. Стоял в сенях и светил фонарем, а я карабкался по узкой полугнилой лестнице. Я был уже наверху и уже собирался залезть в квадратный проем, из которого шел сильный удушливый запах сена, когда обернулся и посмотрел вниз. Внизу стоял пес и, подняв голову, следил за мной.

В следующее мгновение я лежал на сене, измученный, в полуобморочном состоянии. Только сейчас меня настигла усталость после целого дня ходьбы и страха, от которого, при одной мысли о пройденной дороге, меня все еще бросало в дрожь. Я сам удивлялся, каким чудом мне удалось целым и невредимым пройти пятнадцать километров, отделяющих Добровку от дома дяди Матильды. О завтрашнем дне я не думал. Снизу слышались шаги старика, который хлопотал в избе. Потом они затихли, и я стал погружаться в тишину, в сон.

Внезапно я вздрогнул, пришел в себя. Мой тонкий, выдрессированный слух уловил мягкую, почти беззвучную поступь. От страха я оцепенел, хотя знал, что это всего лишь пес. Он взбирался по лестнице осторожно, медленно. Я слышал его приглушенное дыхание. Вспомнил его враждебный взгляд, огромную, тяжелую тушу и то, что когда-то читал: они вцепляются в горло. Я свернулся в углу, по лбу тек холодный пот, я закрыл лицо руками. Когда через мгновение я отнял их, они были совершенно мокрыми. Пес стоял на последней ступеньке лестницы, передними лапами опираясь о порожек чердака, два зеленых огонька сверкали в моем направлении. Ослабевший от приступа нелепого страха, я тихо сказал: «Иди отсюда, вон!» Он послушно повернулся и сбежал вниз.

Ранним утром (о том, что было утро, я догадался по полоске света, пробивавшейся сквозь щель в крыше) дядя Матильды без единого слова поставил передо мной крынку молока и хлеб.

— Мне уходить? — спросил я.

Он не ответил.

Он никогда со мной не разговаривал, и, если бы не еда, которую он два раза в день ставил на пороге чердака, можно было бы подумать, что меня для него не существовало. А вот черная бестия — так мысленно я называл пса — заглядывала ко мне каждую ночь, когда в избе все затихало. Беззвучно прокрадывалась по лестнице, останавливалась на последней ступеньке и сверкала глазами. Она стояла так, пока я не говорил «Вон!» или «Иди уже». Я привык к этим визитам, и даже — через неделю — ожидал их с некоторым нетерпением, но мне бы никогда не пришло в голову подозвать пса к себе, хотя сейчас, после всего случившегося, я допускаю, что он этого ждал. Страх, который пробудился во мне в первый вечер, видимо, все еще сидел внутри, и лишь недоверие мое немного утихло. Однажды вечером я тщетно ждал пса — он не пришел. Я ждал долго, а потом с трудом уснул.

— Что с собакой? — спросил я утром руку, которая поставила на чердак крынку с молоком.

— Матильда дала знать, можете возвращаться.

Я не обратил внимания на то, что ответ был не на тот вопрос. При мысли о возвращении меня охватила огромная теплая радость, смешанная со страхом. Я радовался, что возвращаюсь в безопасное укрытие, но в то же время меня страшила мысль об обратном пути.

Путь был небезопасен, пролегал через большую деревню, Синявку, которую невозможно было обойти. Полный добрых и дурных предчувствий, я покинул чердак.

Дядя Матильды, когда я благодарил его за гостеприимство, что-то бормотал себе под нос и, только когда я переступил порог, обратился ко мне:

— Идите быстрее, так чтобы Синявку пройти в тумане…

От свежего воздуха перехватило дыхание, я схватился за ограду и глубоко вдохнул. Час был ранний — молодой рассвет и густой туман. Я старательно закрыл калитку и зашагал вперед. Старался идти энергично, что было нелегко, так как я отвык двигаться; открытое пространство страшило меня, многие месяцы запертого на площади в два квадратных метра. Я внезапно пожалел, что не взял с собой палку, которая могла служить посохом, — я мог бы ею размахивать в такт шагу, мог бы на нее опираться. Мысль о посохе, которого у меня не было, заняла меня настолько, что, лишь пройдя десяток метров, я услышал хорошо знакомые тихие и мягкие шаги. Я обернулся — он бежал за мной.