Унтовое войско - [37]

— Лоча! Лоча! — проговорил старшина, широко улыбаясь и разводя руки, приглашая казаков к очагу.

Передай ему, что мы едем с миром, — сказал Ранжуров своему проводнику. — Передай ему, что мы не добываем соболя на его земле. Нам он не нужен.

Оро быстро заговорил, а старшина закивал головой, продолжая улыбаться. Из балагана вышла женщина с деревянной чашей в руках. В чаше — рыбные кушанья. Ранжуров достал из ящика, припасенного еще в Верхнеудинске, два штофа водки. Очирка полой чекменя протер фарфоровые чашечки. Первую чашечку поднесли старшине племени.

Оро сказал, что здесь кочует племя байну, их родовая речка на восток отсюда. Один день пешего хода. Нынче в речке много рыбы, и люди из страны лоча могут вдоволь запастись свежениной. Хватит до конца пути. Старшину зовут Панда. У него две дочери, но нет ни одного сына. Однако же приезду посланцев белого царя он рад даже больше, чем если бы у него родился сын.

Глотнув из чашечки, Панда от умиления закрыл глаза, крякнул и рассмеялся.

— Он считает, что пил генеральский ханьшин, — перевел Оро. — Никогда такой крепкой не пил.

Панда все никак не мог понять, что же ищут на Мангму люди белого царя, если они отказываются от соболя. От соболя еще никто и никогда не отказывался. Это хорошо знал Панда и все его родовичи. Оро сказал ему, что это воины из племени бурят, они служат правителям лоча и плывут… Куда? Он, Оро, ничего не знает.

Панда выслушал, на миг на лбу его разгладились, морщины от удивления, и он что-то приказал женщине, подававшей еду. Та скрылась, а вскоре подошел молодой гольд и протянул старшине маньчжурский фитильный мушкет.

— Вот! — сказал Панда, поднимая мушкет и хмурясь.

— Спроси, откуда у него это ружье? — обратился Ранжуров к проводнику.

— У них живет китаец.

— Как китаец? Откуда он вылупился?

— Это пленный… хороший китаец, — проговорил Оро.

— Хорошая китая, хорошая! — поддержал его Панда.

Прошлой осенью, по рассказу Панды, в стойбище байну приковылял китайский стражник. Силы его гасли. Был он в изодранном мундире, весь в синяках и крови, голодный. Приковылял и, увидев гольдов, свалился, как мертвый. Его душа выскочила из тела и побежала странствовать по тайге. Пока стражник лежал в шалаше у шамана, за душой пришельца гонялся амба[24]. Гольды слышали плач и стоны. Это плакала и охала душа, никак не даваясь амбе.

Душа возвратилась в тело пришельца и перестала плакать. Но амба долго еще караулил душу, он хотел проскочить в тело, давил больного за горло, раздувал в его груди огонь. Душа от этого не спала и не давала спать телу. Она успокоилась лишь перед холодами, когда у берегов Мангму заплавали льдинки со снегом.

Пришельца звали Цзян Дун, он из провинции Гуанси, служил артиллеристом в крепости Айгунь. Его принуждали пойти на казнь вместо богатого маньчжурца, обвиненного в убийстве. Семье Цзян Дуна были обещаны деньги для того, чтобы она смогла купить участок земли.

— Спроси старосту, можем ли мы видеть того китайца? — обратился Ранжуров к Оро.

Панда любезно закивал головой.

— Налей ему еще чашку, — велел Ранжуров Очирке. — Пускай глушит водку, раз нам добра желает.

К костру подсел Цзян Дун. Погрел над головешкой узловатые тонкие пальцы. На нем старый халат с обгоревшим подолом. Впалые щеки, грустные с поволокой глаза. Сам высокий, костлявый.

— Спроси его, почему от своих убежал? — обратился Ранжуров к Оро. — Как ему тут живется?

Проводник заговорил с китайцем. Тот отвечал непривычным для казаков писклявым лающим голосом, будто плакать собирался или жаловаться на кого-то гневному небу.

Цзян Дун подтвердил, что ему было велено командиром роты взять на себя чужое убийство. Его бы, Цзян Дуна, казнили — отрубили голову. А убийца — богатый шеньши[25] — купил бы его семье участок земли.

Казаки только таращили гляделки. Такого им слыхать не приходилось. Оро бесстрастно переводил то, о чем вспоминал айгуньский артиллерист. Проводнику, видать, все это было не в диковину.

За отказ признать себя виновным Цзян Дуна колотили бамбуковыми палками. Он дезертировал. Выломал кирпичи в глухом окне. Через тот вылом и вышмыгнул на волю. Так и так забили бы до смерти.

— Лишился кожи, — добавил китаец, — на чем же шерсти держаться?

Ранжуров поинтересовался:

— Хорошо ли тебе у гольдов?

— Всем хорошо, да у них нет риса. А даже хорошей хозяйке трудно сварить пищу без риса. Они же едят рыбу гольем, без приправы.

— Не скучаешь ли о жене, о детях?

Лицо китайца окаменело, чуть дрогнули веки.

— Что же будет с семьей за твое дезертирство из армии?

— Наш шеньши может оставить ее совсем без земли. Он такой злой, такой злой… Крестьяне уверяют, что ему, спящему, заползла когда-то в рот змея и поселилась в его теле. С тех пор шеньши, выполняя все желания заползшего в него гада, сам стал хуже змеи.

От костра летели в стылое небо и гасли искорки-светлячки. Лиственки будто отодвинулись от шалашей гольдов, шагнули на огонь — погреться хотят… Из водной расщелины, оттуда, где Амур раздвигал надвое хмурый урман[26], начал выбеливаться мутный рассвет.

Ранжуров потер ладонью лоб, соображая, как ему спрашивать об Айгуньской крепости. «Может не ответить, а то еще наврет… согрешит против правды. Муравьев потом взыщет с меня же. Ну да ладно. Как-то же надо…».