Унтовое войско - [21]

— Законопатились мы по избам, — вздохнул Куканов, закатывая под лоб глаза и следя за бабочкой. — Разводим капусту да ловим беглых, прости господи.

— А что, ваше высокородие, не изволите ли… Опростаем поначалу фужерчики, господа. Опростаем!

Ситников, икая, засомневался:

— Уж не чашу ли безумия поднимаем?

— Что вы, господин сотник! Да не икайте. Попробуйте мороженой брусники. Помогает.

Куканов чокнулся с гостями. Вино опрокинул в рот и выпил одним глотком.

— Замечу, господа, что с Амуром этим… Манджурская династия Цин весьма и весьма… Сил у нее невпроворот. Гога да Магога… Тронь манджурцев, так они вовсе запетушатся.

Куканов умолк, потянулся к бокалу. И как только не стало слышно его хрипловатого баса, тотчас все услышали легкое посапывание с тихим присвистом, исходившее из багрового носа сотника Чекрыжева.

Солнце скатывалось за маковки церкви, зелень в саду потускнела, острее запахло листом крыжовника. В ветках акации блуждали отсветы косых лучей, а в них раскачивались на ветру паутинки.

— А что, господа, — встрепенулся от задумчивости Разгильдеев. — Не поехать ли нам ко мне в нумер? Угощу коньячным вином.

— Не дурно придумано, — оживился Ситников. — Всей душой…

Гюне, борясь с дремотой, сказал:

— Я мало пиль, здоровье, господа, не позволяйт. Извините.

— Ни черта, Леонард Карлович! — забасил Куканов. — Эка выдумал! «Мало пиль»… А ты попробуй «много пиль». А? Ничего, вот велю положить Василь Васильича на отдохновение и поедем, господа, в нумер.

Был вызван вестовой казак и подана атаманская двуконная — запряжка.

Глава шестая

В гостиной Муравьева во всю стену между посеребренными бра эмблемы и символы, изображающие добродетели, пороки и страсти. Радость представлена младою женою — веселой, приятно востроглазой, брюнетистой, держащею в правой руке пальмовую ветвь, а в левой — рог изобилия. Зависть — высохшая старушка со шмыгающими глазами, губастая, бледная, с тонкой выей, беспокойная и печальная, с черными зубами, ушами торчащими и щеками запавшими и с кожею на теле в струпьях. На голове и руках у Зависти — змеи. Они грызут ее живот. Возле стоит семиглавая гидра с собакой.

Николай Николаевич, отдыхая после обеда в халате и пан-туфлях, любил рассматривать эмблему в виде жены величественного и важного вида, в дорогостоящем манто из выпоротка, очами зрящей назад, держащей в руках книгу и перо. Так изображена сама История. Николай Николаевич не прочь бы возлежать на страницах книги у той Истории, оставив свое имя в благодарной памяти потомков. Но на все требовалось время, а само Время отмечалось на эмблеме в образе старика, от древности лет с адамовой головой. Лишь череп с костями сохранился.

Муравьев отнюдь не был стареющим вельможею. Он сохранил подвижность и горячность. И хотя многие считали его некрасивым, все же благородные и решительные черты его, горделивая осанка делали его внешность притягательной.

«Время, время! — размышлял Николай Николаевич. — Горит трава под ногами… Вот как ты бежишь. Как мало тебя отпущено нам. Неужели я приду к этой женщине-Истории, будучи седым согбенным старцем? Что ждет меня? То, что прошло, — это часы песочные с высыпавшимся песком. Настоящее — это мыльные пузыри, пускаемые младенцем. А будущее? Кто его предскажет? Надо поспешить… Ехать на Камчатку? Да. Невельского видеть. Непременно видеть. Скоро быть ему в устье Амура, и если судоходно оно… А иначе и быть не может! Свирепо водометная река, да без выхода в океан? Не мыслится сие. Нессельроде — лукавец, каких поискать, да нерешителен, лезет в амурские дела, а сам крепок задним умом, мешает моим замыслам. Замаял совсем».

Муравьева беспокоило, что от царя до сего времени не поступили инструкции с разрешением Невельскому провести исследования амурского лимана. Что же делать? Невельской придет в Петропавловск — разрешения нет… И все. Год потерян. А что будет через год?

Николай Николаевич сел за письмо Невельскому. Написал, что нынешним летом посетит Петропавловский порт и будет рад встретиться с Невельским.

Письмо он отправил со срочным курьером на имя начальника Камчатки.

У Муравьева шевельнулась было мысль: самому, не ожидая разрешения царя, приказать Невельскому плыть в устье Амура. Взять всю ответственность на себя.

На память пришли слова из полковой песни офицеров-кавказцев:

Устройся как возможно тише,

Чтоб зависти не возбудить.

Безмерно не вздымайся выше,

Чтоб после шеи не сломить.

Песенка-то пустячная, шуточная, а вот ведь… бывает же — связала Николая Николаевича по рукам и ногам, притушила в душе всякую решимость отдать приказ без воли царя. И как пожалел он, что пришла она ему на ум не ко времени.

Через полмесяца после того прискакал на перекладных его адъютант, привез из Петербурга инструкцию, подписанную государем. Невельскому разрешалось провести исследование амурского лимана!

Как же теперь? Невельской возьмет в Петропавловске письмо, узнает, что от царя все еще ничего нет да и не будет… возьмет курс на Кронштадт… и год потеряет. А в жизни человеческой год — это ой как много!

Муравьев решил послать своего адъютанта в Охотск. Невельской не мог миновать на «Байкале» этот порт, там его можно успеть перехватить и вручить ему государеву инструкцию.