Унтовое войско - [18]

Майор передохнул, порылся в бумагах.

— Убили манджура. Хотя и хунхуза, а все же… Сами вернулись с двумя ранеными. Накуролесили… Ну, что будет? Наклюнулось дельце…

Пограничный комиссар прошагал от окна к столу Ранжуров стоял и ждал, как распорядится начальство.

На звон колокольчика вошел хорунжий.

Майор объявил:

— Пятидесятника Цонголова инородческого полка арестовать и в колодках препроводить в Иркутск к высшему начальству для определения справедливого наказания.

Ночью Джигмита Ранжурова привезли в Селенгинск, где стоял галиот, готовый к отплытию в Иркутск. Его поместили в арестантский отсек, где была подвесная постель и табуретка. Маленькое зарешеченное оконце едва пропускало свет.

Он подошел к оконцу и увидел темные очертания палубной надстройки. Чуть слышно хлюпала вода за бортом. На небе холодно и немо вздрагивали далекие светлячки.

«Как-то там в Нарин-Кундуе? — устало подумал он. — Отец, жена… Знают ли, что со мной?»

Джигмит ворочался с боку на бок. Болела шея. Деревянной колодкой натерло. Везли как каторжника. В селениях мужики и бабы к телеге близко не подходили. Опасались. Долетали обрывки разговоров: «Ишь, брацкого зацапали, ну теперя упекут его».

«И чео он насумасбродничал? Убивец? Глазами-то сверлит как..». — «Какой он убивец? Не иначе офицеры его сечь-казнить будут за вольные слова»— «Како-тако вольное слово?» — «Не-е, мужики. Конвойный даве шепнул старосте: Он-де, пятидесятник, со своими бурятами без государева приказа на Китай грабежом шел». — «Ну и врать ты наторел, Гаврилка!» — «Поди сам соври».

Джигмит улыбнулся, вспоминая, как о нем судачили в деревнях: «Скажут с ноготок, а перескажут с локоток».

Троицкосавские конвойные солдаты относились к нему с почтительной настороженностью и любопытством, но ни о чем не расспрашивали. Кормили сносно. Что сами ели, то и ему подавали.

Ранжуров всмотрелся в оконце. Звезды-светлячки в медленном ёхоре поворачивались на высоком небе, будто хотели получше рассмотреть, куда направило паруса судно генерал-губернатора.

Глава пятая

В атаманском саду — свежая, только что выклюнувшаяся из почек зелень. На яблонях-коротышках набухли бело-розовые бутончики. Вдоль забора рубчатыми листиками ощетинился крыжовник. Топорщились пильчатые листья смородины. Узкие агатовые грядки пахли прелой землей, лежалым навозом.

В углу сада под ветками акации — застолье на скорую руку по причине заезда в Верхнеудинск горного инженера Ивана Евграфовича Разгильдеева.

Хозяйничал сам атаман Забайкальского городового казачьего полка подполковник Потап Ионыч Куканов. Приглашены сотники полка Василий Васильевич Чекрыжев, Афанасий Петрович Ситников и Леонард Карлович Гюне.

Атаман Куканов, с виду свирепый, с пышными, как у пехотного фельдфебеля усами, в жизни был командиром покладистым и добрейшим.

Сотники Чекрыжев, Ситников и Гюне командовали расквартированными в Верхнеудинске частями полка.

Василий Васильевич Чекрыжев, уже в летах, с прокуренными усами, до недавнего времени служил по казенным сборам, но любил военную службу и попал в казачьи сотники по протекции атамана.

Румяный, блондинистый, женоподобный Афанасий Петрович Ситников, из бывших семинаристов-белоподкладочников, сын купца, жалованье офицерское проматывал в неделю, а затем слал просительные письма в Иркутск, обещал «взяться за ум, помолясь благовещенью пресвятой богородицы». Если у него заводились деньги, он покупал медальоны в серебряной оправе с изображением нерукотворного Спаса и Николая-чудотворца. Медальоны те скоро закладывал и ломбарде и садился за письмо к батюшке — советнику коммерции. Из книг он читал «Письма о христианской жизни», «Житие и чудеса святого праведного Симеона Верхотурского» да евангелие в синем коленкоровом переплете. А сам все дни ездил по судам да ведал охраной и пересылкой арестных людей…

По праздникам с утра наносил визиты именитым горожанам, у коих значились девицы на выданье. Всякое соболиное боа на тонкой девичьей шее волновало его. Бывал он всюду принят и угощаем, ибо советника коммерции иркутского купца Петра Дормидонтовича Ситникова знали по всему здешнему краю.

Афанасий Петрович жил между богом и присутственными местами да арестантскими ротами. По настроение жаловался он, что судьба кинула его по средине реки, и отныне всю жизнь плавать ему, Ситникову, меж берегов. Один берег темный, лесистый обрывистый. Солнце там никогда не светит, оно при ходит туда на закат, но его не видать с реки из-за высокого берега. А другой берег пологий и чистый, со степным раздольем, с солнцем и птицами. И к какому берегу плыть — Афанасий Петрович не выбрал. «Я, — говорил он, — проживаю меж берегом света и берегом тьмы. Куда податься? Где найти утешение? Нету у меня сил, чтобы дойти до любого из тех берегов. Живу, как грешник без покаяния».

Леонард Карлович Гюне, сухой, костлявый, из обрусевших немцев, служил когда-то в Варшаве, за дуэль разжалован и отправлен в Сибирь в линейный батальон. Дослужился до поручика и вышел в отставку. Из родных в Варшаве у него никого не осталось, и он устроился на жительство в Верхнеудинске. Мало-помалу перезнакомился с офицерами гарнизона, вошел в их компанию, и они уговорили его заняться вновь военной службой, на сей раз уже в казачьем полку. Леонард Карлович поначалу отнекивался, но скоро и сам почувствовал, что без армейской жизни он существовать не может, что богатого выбора здесь не сыщется, а уже шли упорные слухи, что казакам предстоят походы на Амур. Он подумал-подумал да и возревновал к казачеству и согласился быть избранным в офицеры полка.