Унтер-офицер и другие - [47]

Говоря это, он стоял прямо, подняв к груди правую, натруженную руку.

Было ли ему страшно в тот момент? Не знаю. Если даже он и боялся, то по крайней мере не показывал этого. В этот момент я решил про себя: что бы со мной ни случилось, я тоже не буду бояться. Бояться нельзя.

Вместе с Пиштой мы ходили в школу. Когда он учился в пятом классе, я уже был в шестом. Отец Пишты работал ночным сторожем в имении Холлоши. У них не было ни дома, ни земли.

И вот теперь Пишта спокойно, как ни в чем не бывало, стоял перед дулом заряженного пистолета гитлеровца, стоял, как крепкое кряжистое дерево на сильном ветру, как должен стоять во время смертельной опасности каждый венгр.

Гитлеровец неожиданно улыбнулся:

— Что такое?! Пленный — человек? Моя немножко понимай по-венгерски… хе-хе…

Он приблизился к Пиште, и только тут я заметил, сколько ехидства в глазах у гитлеровца.

— Интересно, — продолжал он. — Очень интересно. Ваша еще будет говорийт это. Только другой место. Хороший место. — И он кивнул головой другому гитлеровцу, который, поняв его, загнал патрон в патронник пистолета и подошел вплотную к Пиште Тоту.

— Потом… Хороший место поговорим, хе-хе! — Большой кадык энергично заходил у него на шее.

Дуло его пистолета уже смотрело на нас. Нилашисты, увидев это, тоже взяли свои винтовки на изготовку.

— Марш! Марш! Копайт дальше! — последовал приказ.

Пишта одними глазами попрощался с нами. Гитлеровец погнал его по дороге в деревню.

Мы снова начали копать землю.

Бубик бил землю киркой, и комья летели далеко во все стороны.

Оба нилашиста все время крутились недалеко от нас, наблюдая, не переговариваемся ли мы между собой.

Но мы молчали. Говорили только наши взгляды. Мы прекрасно понимали друг друга.

Уже начало темнеть, когда окоп был готов. Годору почему-то не правилось наше молчание. Он искоса поглядывал на нас, время от времени пиная носком сапога мелкие камешки. В конце концов он не выдержал и закричал нам:

— Что случилось?! Вы что, языки, что ли, проглотили?

Никто из нас ничего не ответил Годору.

Тогда он решил подойти к нам с другого конца. Достав пачку сигарет, он сунул ее Фекете под нос со словами:

— Закуривайте, господин учитель! Времечко-то летит незаметно.

Но Фекете не закурил. Тогда пачка с сигаретами переместилась под нос Бубику. Но и Бубик закурить не пожелал. Не закурили ни я, ни Даниэль.

Тогда Годор со злостью сунул сигареты в карман и сурово бросил:

— Ну, хорошо. Выходи строиться!

Он бегал вокруг нас, как пес, который хочет укусить.

— Побыстрей, а то ведь я и ударить могу!

Молча мы спускались по склону холма. Я, Бубик и Фекете шли в одном ряду. Фекете дернул меня за рукав, я передал тот же знак Бубику. Это означало, что после того, как нас распустят по домам, мы должны встретиться.

Село было окутано темнотой и туманом, отчего и знакомые до боли в сердце дома и сады казались какими-то другими. Света нигде не было, а как хотелось нам, чтобы на улицах, как и прежде, ярко горели фонари, чтобы окна долгов светились приветливыми огоньками, а неоновая реклама у кинотеатра вновь засверкала бы разноцветными огнями. Как хотелось вновь увидеть светящиеся бусинки вагонов, которые вот-вот нырнут в туннель и словно погаснут! Как приятно смотреть на село со склона холма и видеть свет, много-много света…

Я вспомнил свою Илуш, ее светлые шелковые волосы, голубые глаза, глубокие-глубокие, гордый изгиб ее шеи, мягкой линии подбородок, розовые мочки ушей…

«Зачем она уехала? Ну разве это не глупость — поехать навещать родственников в такое смутное время? Могла бы и подождать. Настало бы более спокойное время, тогда и поехала бы».

По всей долине пронесся отзвук далекого грохота. Впечатление такое, как будто кто-то сильный колотил в огромные железные бочки. Это где-то возле самого Дуная. Там жужжит одинокий самолет.

Наступает еще одна ночь. Что-то она принесет? Каким будет день, который настанет после нее? На душе у меня было беспокойно, меня терзали самые разные чувства: и злость, и тревога, и печаль — и все это мне некому было высказать, не с кем поделиться.

Под ногами чавкала грязь.

Во дворе дома управляющего урчала машина. Самого управляющего и след простыл: еще две недели назад он сбежал на Запад, а в его доме расположились нилашисты.

Сейчас в нем живет Элемер Реше. Он давно мечтал перебраться сюда, да все никак не удавалось: то его выгнали из имения за воровство, то еще что-то подобное мешало.

Я вздрогнул, услышав долгий душераздирающий крик, который донесся из дома управляющего. Судя по голосу, кричал мужчина. Видимо, он крепится, до боли сжимает зубы и молчит, но, когда боль становится нестерпимой, кричит, как раненое животное.

Ладони мои сделались потными, задрожавшие ноги с трудом повиновались мне.

Мотор машины во дворе взревел еще сильнее. Но даже этот шум не мог заглушить крика в доме.

Наш отряд на какое-то мгновение сбился с шага.

— Взять ногу! — кричит Годор.

Я все-таки умудрился заглянуть в окошко столовой управляющего, хотя нижняя половина окна была закрыта бумагой.

— Фекете! — вырвалось у меня. — Бубик!

Руки сами сжались в кулаки.

На крючке для люстры головой вниз висел Пишта Тот со связанными ногами. Вокруг него суетились три человека. Они по очереди били его ремнями. Один из бьющих — Реше. На его ремне болталась кобура с пистолетом, и он бил прямо ей. До нас доносился глухой звук ударов.