Унтер-офицер и другие - [27]

— Докладываю, — растерянно промямлил он, — был где-то огрызок.

В конце концов выручил их сам арестованный.

— И зачем тебе карандаш, подонок? — набросился на беднягу Шухайда, недовольный, что у Сийярто оказалось то, чего не было у него самого. — Все равно тебе больше ничего писать не удастся, уж мы об этом позаботимся.

Галфи быстро подписал документ.

— Ты еврей? — спросил он Сийярто.

— Хуже того, — вместо арестованного ответил старший унтер-офицер. — Политический он. Я могу идти, господин прапорщик?

Галфи кивнул. Шухайда ушел, надеясь попасть к своим еще засветло. Арестованный остался в замке. Прапорщик задумался, размышляя о том, что за человек этот арестованный, а унтер Мольнар ломал голову над тем, как бы им поскорее избавиться от него.

— Ну и что нам теперь делать с тобой? — беспомощно развел руками прапорщик, обращаясь к Сийярто.

Арестованный молча наблюдал за прапорщиком и унтером. Он еще не смел поверить в то, что самое худшее для него уже позади, и все еще находился в затруднительном положении. В то же время он успел подметить кое-какие детали, свидетельствующие о том, что военные, разместившиеся в замке, не похожи на тех солдат, в руках которых он уже побывал. Бросилось ему в глаза и то, что прапорщик носил форму с темно-зеленым кантом, а унтер-офицер — со светло-зеленым. Все это означало, что первый был пехотинцем, а второй — егерским стрелком, хотя оба и утверждали, будто служат в одной части. Еще более странным были их противоречивые высказывания о том, где находится штурмовой отряд. Правда, Шухайда этого не заметил. Невероятным казалось и то, что штурмовой отряд вызвал себе минеров туда, куда он сам еще не прибыл. К тому же арестованный давным-давно отвык от того, чтобы унтер-офицеры называли друг друга на «вы». А самое странное заключалось в том, что в составе этой малочисленной группы был какой-то гражданский парень с прыщеватым лицом. Как только Шухайда вышел из комнаты, парень начал торопить унтер-офицера, говоря, что ему пора домой.

— Я уже сказал тебе: пойдешь, когда позволит обстановка, — отмахнулся от него унтер.

Парень тоже небрежно махнул рукой и произнес:

— Ну и дела!

— По губам захотел?! — крикнул на него унтер. — Не ты меня сюда привел, а я тебя. Так, нет? Ну, забирай сундучок и разыщи мне Альберта.

Прапорщик встал, сунул в печь несколько ножек от стула, затем лениво потянулся, зевнул, но, опомнившись, снова сел на свое место, уставившись на арестованного.

— Ну? — спросил он после долгого молчания. — Что же ты там натворил, политический? За что тебя сунули в рабочую роту?

Мольнар между тем решил, что игру пора кончать. Он подошел к окну. Шухайда уже дошел до тропинки, которая вилась по берегу озера. Унтер отошел от окна и, обращаясь к Галфи, сказал:

— Хватит, Эдуард. У нас нет времени для шуток.

Мольнар закурил и дал сигарету арестованному.

— Благодари непорочную деву Марию или кого хочешь за то, что попал к нам в руки.

Сийярто сразу расслабился и тихо спросил:

— Могу я сесть?

— А как же! Садись, — ответил ему прапорщик.

— Только долго не засиживайся, — заметил унтер. — Вот докуришь сигарету и уматывай, пока не поздно.

— Уматывать?! Куда?

— Куда хочешь, дело твое.

«Выходит, они тоже, как я, дезертиры, — подумал Сийярто. — Не может быть, чтобы они меня выгнали отсюда. Раз и они такие же, то пусть помогут мне. Куда я пойду без документов и без куска хлеба? В таком состоянии далеко не уйдешь…»

Арестованный откинулся на спинку стула и, не затягиваясь, стал выпускать изо рта густые клубы дыма: боялся ослабеть.

— Словом, вступили мы на скользкий путь, — произнес он, по очереди оглядывая присутствующих. — Это правильно. Это самое верное, что можно сделать пока в этой проклятой войне.

Прапорщик развел руками, а затем неожиданно встал и, подойдя к Сийярто, подал ему руку и представился:

— Доктор Эдуард Галфи, дипломированный экономист.

— Очень рад. Печатник Иштван Сийярто.

— Да, мы решили покончить с войной. Правда, это мало что изменит, разве что на несколько человек уменьшится число жертв. Можешь радоваться, дружище, что и ты принадлежишь к числу таковых.

— Да, конечно, только уйти отсюда я никуда не могу.

— Это как же следует понимать?

— Солдатской книжки у меня нет, куска хлеба на дорогу тоже нет.

Однако Мольнар не имел ни малейшего желания наживать новые неприятности. У него хватало забот и с теми, кто уже был с ним.

«Этот пусть сам позаботится о своей судьбе, как знает и как умеет. Пусть радуется, что мы его отпустили», — подумал унтер про себя, а вслух сказал:

— Не трать слов попусту: они у нас в одно ухо влетают, в другое вылетают. По-твоему, все солдаты, которые сейчас пробираются, кто как может, домой, имеют документы, а ранцы их набиты едой, да? Бог даст, и ты как-нибудь доберешься до своего дома. А если не доберешься, мы будем весьма сожалеть, но уже ничем тебе в этом помочь не можем.

— Да я у вас многого и не попрошу.

— Лучше совсем ничего не проси!

— Разрешите мне остаться с вами до тех пор, пока фронт сюда не подойдет. Я чувствую себя в большей безопасности среди людей, которые знают, кто я такой.

— Знают? — удивился Галфи. — Об этом не может быть и речи.