Унтер Лёшка - [76]

Днём его вместе с сербами готовил к хитростям стрелкового дела Карпыч совместно с лучшим снайпером команды Егором, а уже после обеда он возился с Егоровым и дядькой Матвеем в той местной кузнеце, что стояла в конце улицы у длинного оврага, спускавшегося к озеру.

Дрэгос, кузнец валах, был не против того, чтобы русские у него там возились, да и сам им зачастую помогал. От этого ему был только прибыток. Армейцы ему взамен натащили всякого железа, которое всегда ценилось очень высоко и каковое всегда можно было потом использовать в своём деле с хорошей выгодой.

Первое, что Лёшка сделал с помощниками, так это спаял из листовой катанки восемь плоских котелков с глубокими крышками. Теперь их можно было носить по одному на пятёрку и готовить в них самую простую пищу на костре. Для штуцера были сделаны крепления и клинковый съёмный штык, выправленный из длинного австрийского кортика, и теперь Лёшка мог противостоять в рукопашной любому противнику. Третья его задумка касалась гренад. Те, что у него были, уже подходили к концу, и оставалось их из всего ящика где-то около дюжины. Оружие это было, конечно, капризным, и срабатывало оно через раз, но и недооценивать его в ближней схватке или же в тех же боях в жилищах было нельзя. Жаль, что его сняли с производства, и найти теперь было весьма непросто. Немаловажным фактом было и то, что гренады были мало эффективны на расстоянии более десяти шагов. Бывало, что, взрываясь, они зачастую раскалывались на две половинки, а что такое два поражающих элемента во время боя?! Ни-че-го…

Поэтому Лёшка провёл небольшое усовершенствование. Выбрав взрывной состав через запально-затравочное отверстие, он заменил его свежим, всыпав туда же вовнутрь и мелкой дроби. Фитили были заменены на новые артиллерийские с качественной селитряной пропиткой. Поверх гренад словно ожерелья были посажены на хороший клей мелкие картечины, а сверху наклеено плотное полотно. Получилось, конечно, с виду неказисто, и вес гренад повысился почти до двух с половиной фунтов, но работать они должны были значительно лучше старых.

Десятого декабря Алексей был срочно вызван в дом, который занимал командир его команды поручик Куницын. За столом с Фёдором Семёновичем сидел незнакомый капитан, с которым они увлечённо беседовали, попивая, как Лёшка понял, ракию из небольших глиняных плошечек.

– Вот, Ляксей, по твою душу из самого штаба армии господин капитан явился, что уж ты там натворил, я не знаю, он мне того не говорит, но велено тебе за ним двигать. Не припоминаешь за собой грехов? – и он уставился с улыбкой на Лёшку.

– Никак нет, ваше благородие! – по-уставному ответил Лёшка и вытянулся по фрунту, как и предписывалось уставом, перед начальством. Как-никак человек из штаба на них смотрит, так пусть видит, что в подразделении порядок и положенные уставные отношения.

– Да ладно, Федь, ну что ты тут пугаешь сержанта? Он, можно сказать, без пяти минут сам офицер уже, я вон давеча бумаги на него по приказу главного квартирмейстера в военную коллегию готовил. Эко тут строго-то у вас, егерей!

– А то как же! – подкрутил с важностью ус Куницын. – Порядок, брат, он прежде всего в войсках должо-он быть.

Главный квартирмейстер армии полковник Денисов Иван Фёдорович принял Лёшку незамедлительно. В большой комнате двухэтажного дома стоявшего в центре Бухареста, было натоплено и светло. За столом сидели трое, и самое приятное, что одним из сидящих был его старый знакомый офицер-картограф барон Генрих фон Оффенберг. Хозяином в комнате, судя по всему, был невысокий крепкий мужчина с умными глазами и волевым подбородком, чуть в сторонке сидел какой-то невзрачного вида штабс-офицер с острым носом и хитрыми глазами.

Лешка, доложившись по всей форме, замер на пороге в ожидании дальнейших указаний. После долгой паузы, повисшей в комнате, пока его все внимательно разглядывали, мужчина с волевым подбородком кивнул и предложил присесть господину портупей-юнкеру за стол.

– Итак, – начал он глухим сильным голосом, глядя Алексею прямо в глаза, – вы, юноша, лично подстрелили того иностранца, что командовал батареей в последнем бою под Бухарестом, а потом обыскали его и, выставив караул у трупа, послали затем сообщение в штаб?

– Так точно и никак нет, вашвысокоблагородие! – рявкнул Лешка, вскочив со своего стула.

– Тише, тише, сержант, давай-ка вот без всего вот этого, мы ведь сейчас в штабе, и будем здесь говорить спокойно и как взрослые люди, – поморщился полковник и кивнул Лёшке на стул, предлагая присесть. – Итак, почему сразу так точно и никак нет, поясните?

– Во время боя под Бухарестом, – начал рассказ Лёшка, – мне было приказано командиром моей команды сместиться с егерями-штуцерниками к турецкой батарее, которая прижала наших стрелков к земле, а нескольких из них и вовсе убила или покалечила своим огнём. Мы начали отстрел орудийных расчетов, и я увидел, что ими командует человек в чёрном плаще и в шляпе-треуголке. Это был явный европеец по всему его виду, и мне даже показалось, что я слышал обрывки команд на французском языке и ругань.

– Вы настолько хорошо знаете французские ругательства? – вдруг неожиданно резким и волевым голосом задал вопрос тот серый офицер с острым носом, что сидел поодаль, а его глаза буквально впились в глаза Алексея.