Унтер Лёшка - [41]

– Ну вот, это другое дело, – крякнул от удовольствия Матвей, разглядывая как ладно сидит мундир на молодом унтер-офицере.

– Да, и самое главное – мне сапоги как раз, а то старые мушкетёрские башмаки великоваты были, хлябали здорово, а бегать в них было вообще несподручно, – согласился Алексей. – Никитич, ты же тут власть, не подскажешь, есть ли в вашем хозяйстве хороший шорник или какой другой умелец по кожаным изделиям?

– Как не быть, есть, конечно, а что задумали-то, Ляксей Петрович? – с готовностью откликнулся дядька.

– Да мне бы немного амуницию под себя подогнать, а то неудобно будет со всем своим обвесом бегать. Для штуцера вот чехол, чтобы он не мок под будущими осенними дождями, для пистолей чехольчики поменьше, они кобурами называются – это чтобы их на ремне было удобно носить и доставать в случае нужды быстро. Ну и вот под метательные ножи приспособь какую-нибудь сделать, а то старая полотняная подвесь вся уже измахратилась. Теперь если это всё аккуратно и красиво сделать, так постоянно при себе можно будет носить, для егерей ведь сие позволительно.

– Ну пошли, – кивнул Матвей, и они отправились к местному умельцу.

За всё про всё и особенно за срочность нужно было отдать рубль.

– Это потому, как за вас, господин старший сержант, Матвей Никитич просит. А так бы всё вместе никак не меньше двух рублей вышло, – объяснял заказчику пожилой солдат со всклоченной седой шевелюрой и в фартуке.

Самым мудрёным было понять умельцу по пошиву кожаных изделий, что это за чудные кобуры такие от него требуются, но, уразумев и внимательнейшим образом выслушав Алексея, он попросил оставить ему пистолеты и метательные ножи.

– Это чтобы подогнать их под изделие лучше, вы же сами говорите, чтобы их выхватывать поудобней было.

Со штуцера же просто сняли мерку и попросили за всем этим зайти через два дня.

А вечером в команде была походная солдатская баня. Чуть в стороне от общего расположения войска, где было почище и не было тех смрада и вони, сопровождающих большие подразделения всех армий этого времени, егеря натянули две полотняные палатки. В одной, поменьше, они сделали парную, а в другой, стоявшей впритык к первой, разместили помывочную.

На разогретые на костре голыши плескали обильно водой и, прогревшись как следует, хлестали себя вениками из дуба и липы.

– Эх, берёзки здесь нашей не хватает, русской, мягонькой, духмяной, – крякали егеря исходя потом.

– Давай, давай, не задерживай обсчество, парься скорее! – галдел у парной палатки следующий очередной десяток.

И распаренные мужики неслись нагишом в Кагул – хороша водица, а у нас она всё равно лучше, тут ведь как в парное молоко ныряешь, до того озёрная вода под жарящем солнцем нагрелась. Мылись в мыльне из общей шайки и вёдер, натирая себя банным щёлоком и мыльной травой. А потом снова по очереди – в парную, чтобы хорошо пропотеть, ибо хороший пар на чистое тело лучше садится! В самом конце уже стирали исподнее и мундиры, снова окупывались и млели лёжа на прибрежной травке. Эх, и хороша жизнь!

– Ляксей Петрович, отойти бы надо, – попросил его после ужина с традиционным гуляшом-кашей Карпыч.

У раскидистой ивы с густой порослью Карпыч достал из-за пазухи кожаный мешочек-кошель в два кулака и предал его Лёшке.

– Вы у нас как бы за старшего в прошлом деле были. При вас и под вашим началом сей трофей нами и был добыт, значится, вам, стало быть, и решать, как нам его делить теперяча, – твёрдо сказал егерь и отступил к стоявшим рядом Макарычу и Тимохе.

Кошель был весьма тяжёлым. Лёшка развязал тесьму, и в его глубине сверкнул жёлтый металл – золото!

Он нахмурился и посмотрел на товарищей.

– Откуда это?

– Трофей этот боевой, Петрович. Он с боем нами на вражине пленённым был взят. Я когда того здорового янычарского полковника обыскивал и у него саблю с кинжалом отбирал, так и это кошель с пояса срезал. Всё равно ведь забрали бы всё это штабные, а так хотя бы тому, кто в деле был, по справедливости он достанется, – рассказывал капрал Макарыч. – Казачки так и вовсе вон из лагеря всю казну визиря растащили, и хрен что теперь найдут, а толку-то с тех казаков было, так, лишь одно мельтешение.

– Да не сумлевайся, господин сержант, что в бою взято, то и твоё свято! – кивнул Карпыч. – Тут всё по чести, мы же ведь не каты какие.

Лёшка подумал и принял решение: и правда ведь, не смародёрили же кошель с трупа, всё равно ведь какой-нибудь прощелыга со штаба отобрал бы всё и потом в кабаке или в карты прокутил, а так хоть в дело, добытое солдатику пойдёт, да на то же пропитание или лечение.

– Ладно, – кивнул он, – подстелите тряпицу на землю, поглядим, что там внутри есть… Да-а, неплохой улов, – протянул он.

На земле лежало двадцать золотых турецких пиастров, двенадцать с чисто арабской вязью, восемь английских гиней и ещё шесть каких-то непонятных европейских монет, два Елизаветинских и один Екатерининский русских двойных червонца. Тут же было десять серебряных австрийских талеров, несколько золотых колец, серёжек и цепочек. Небольшой горкой лежали поблёскивающие камешки, в них Лёшка не разбирался, знал только, что вот эти красные камешки вроде бы должны быть рубинами, а эти зелёные – изумрудом, ну и голубой был, наверное, топаз.