Умягчение злых сердец - [11]

— Медлить нельзя, товарищ полковник. Плохо может кончиться, — наседал Шатохин.

— Убрать всех гражданских? — обдумывая слова Шатохина, повторил начальник краевого розыска.

— Да.

— Это фактически свернуть поиск в тайге.

— Да. Оставить сотрудников на близлежащих пристанях, авто- и железнодорожных станциях. Разрешите?

Шатохин ожидал услышать в ответ что-нибудь вроде: «Свяжись чуть позднее», и это было бы оправданно: в управлении полковник не единовластный хозяин, над ним тоже начальство. Однако Пушных после долгой паузы ответил:

— Действуй по своему усмотрению, Алексей Михайлович. Желаю удачи.

Связь с крайцентром закончилась. Не медля, Шатохин отдал распоряжение лейтенанту Поплавскому и майору Коротаеву прекратить поиски. Приказывал, испытывая удовлетворение. Единственное, за что отныне тревожился, как бы столкновения с вооруженными налетчиками не произошло именно в часы эвакуации групп из дальних урманов.

8.

Фельдшер Иона Парамонович Корзилов, по рассказу участкового, был коренным уртамовцем. За долгую жизнь, а теперь он пенсионер по возрасту, правда, работающий, всего лишь раз покидал родные края на пять лет, учился в Ленинграде в медицинском институте. Учился отлично, однако врачебного диплома так и не получил. Отца укусил энцефалитный клещ, парализовало, и Иона Парамонович поспешил домой. Не потому, что некому было ухаживать, в семье и братья, и сестры, — вернулся, чтобы вылечить отца. Ему твердили, что медицина бессильна, советовали бросить бесполезную затею. Он, однако, мимо ушей пропускал. Устроился фельдшером, книг медицинских перевернул горы; чтобы в курсе зарубежных новостей по специальности быть, английский не хуже родного языка выучил; ни одной травинки-корешка целебных тутошних не осталось для него неизвестных. Поставил-таки на ноги отца. Можно было возвращаться в институт, но около четырех лет минуло. Не два оставшихся семестра, а и все прежние нужно заново пройти. Уже и семьей обзавелся. Иона Парамонович подумал и, к радости односельчан, решил, что фельдшером тоже можно прожить.

Иона Парамонович в середине дня был дома. Застали его во дворе, в загончике около стайки за малопривычным для мужчины занятием: сидя на детском стульчике, он доил корову. Дневная дойка заканчивалась, подойник на две трети был полон пенистым парным молоком.

— Здравствуйте, Иона Парамонович, — сказал Красников.

Фельдшер обернулся. Толстоносый, рыжебородый, в выгоревшей кепке-шестиклинке, из-под которой выбивались длинные вьющиеся волосы, в латаном двубортном сером пиджачишке, он меньше всего походил на интеллигента, бегло объясняющегося по-английски, отменного лекаря, к которому в затруднительных случаях врачи райбольницы советовали пациенту с глазу на глаз обращаться за помощью, краеведа, знатока истории живописи вообще, и иконописи в частности. Не слышал бы ничего о нем Шатохин, одно бы и подумал: старый крестьянин-бобыль, каких тысячи. Всего-то.

— Здравствуйте, — отозвался фельдшер. Еще несколько струек брызнуло в подойник, молоко иссякло, вымя у коровы было пустым. Корзилов поднялся со стульчика.

— За помощью к вам, Иона Парамонович. — Участковый снял форменную фуражку, вытер пот.

— Что такое? — Фельдшер быстро с головы до ног окинул взглядом Шатохина.

— Нет-нет, не по врачебной части, — Шатохин улыбнулся.

— Ну пойдемте, — сказал Корзилов и провел Шатохина и Красникова на уютную летнюю веранду. Жестом пригласил их садиться на диван. — В избу не зову, Вера Григорьевна у меня расхворалась. Так за какой помощью пожаловали, Сережа? — обратился к Красникову.

— Алексей Михайлович из краевого уголовного розыска. Майор, — представил Шатохина участковый.

Корзилов наклонил голову непринужденно-почтительно. Можно было понять: так он выказывал свое отношение к сравнительно молодому возрасту и высокому званию Шатохина. Заметно было в то же время, что сообщенное Красниковым для фельдшера не новость.

— Очень приятно. Чем могу быть полезен? — Доброжелательный взгляд Ионы Парамоновича устремился на Шатохина.

— Об ограблении вам, конечно, известно?

— Безусловно. Но только о самом факте, не больше.

— Сергей говорит, вы о старообрядцах абсолютно все знаете.

— Так уж. Абсолютно все, скажу по секрету, я и о себе не знаю. — Иона Парамонович улыбнулся: достал из шкафчика полулитровые глиняные кружки, прямо из подойника налил в них молока, подал гостям. — А что конкретно вам нужно?

— В келье около озера один из налетчиков сказал старухе Агафье: «А ну, дщерь Евдокии, Феодосии...»

— То есть обратился так? — уточнил фельдшер.

— Да. Потом угрозы посыпались.

Иона Парамонович поерошил свою густую короткую бороду.

— Любопытно. Дщерь Евдокии, Феодосии... Знаете суриковскую картину «Боярыня Морозова»?

— Видел. Не раз. Репродукции, правда, — ответил Шатохин.

— Может быть, помните: по правую руку от саней идет молодая женщина в бордовой зимней одежде, светлом полушалке на плечах. Это княгиня Урусова, родная сестра Морозовой. Вы о старообрядчестве знаете?

— Так, понаслышке. Где-то, кажется, еще в петровские времена церковный раскол получился.

— Даже раньше. При отце Петра, царе Алексее Михайловиче, за год до воссоединения России с Украиной раскол возник, появилось старообрядчество. Богослужебные книги перевели с греческого при крещении языческой Руси и с тех пор переписывали одну с другой, часто всяк по-своему толкуя отдельные места. Царь вместе с патриархом Никоном решил провести церковную реформу, исправить по греческим оригиналам накопившиеся за семь веков неточности. Попутно решили изменить детали обряда: вместо земных поклонов поясные класть, «аллилуйя» петь трижды вместо двух раз, креститься щепотью, как греки. Царь, конечно, реформой прежде всего хотел накрепко подчинить себе церковь, укрепить личную власть. Вот тут-то смута и началась...