Умри, старушка! - [30]

…При входе стояло еще два ниггера. Огромные как Кинг-конги, они возвышались безразмерными плечами до неосвещенного уже потолка. Пес казался лилипутом рядом с ними. Эти мутанты лениво прощупали наши рюкзаки, я обратил внимание, что любой из них мог бы держать кистью баскетбольный мяч. Когда они начали нас обыскивать, они чуть сдвинулись плечами, и, закончив формальность, также неуловимо освободили путь и пригласительно шевельнули подбородками.

В коротком коридоре, в котором было две \ узнаваемо пахнущих двери, Катя-Девушка вырвала у Пса лавры «Юморист Дня», выдав: «Интересно, а у Эдички Лимонова во рту поместился бы?» После секунды, занятой осмыслением! услышанного, Пес упал на стену, я повис на Псе, Лариса выгнулась неестественным комочком и обняла меня за ногу. Таким клубком мы и ввалились в маленький зальчик. Здесь было очень темно, и сладкий дым, плавающий густыми пластами, еще больше скрывал разноцветный свет редких лампочек. Посетители сидели и стояли, как горошины в стручке. Здесь набилось столько черных, что нельзя было рассмотреть кого-то одного. Это была одна ритмично двигающаяся, пульсирующая, визжащая масса. Все танцевали и, танцуя, опрокидывали в глотки дешевое пиво из пластик стаканов, проливая на себя и на соседа. По рукам передавались большие самокрутки из коричневой бумаги. Это было настоящее безумие.

И над этой пульсирующей массой стояли на маленькой, дурно освещенной сцене, трое музыкантов. Это были сакс, бас и гитара. Я никогда не слышал битнического бопа, но сразу понял, что это он. Это был шквал, тропический ливень нот, это был ураган. Я не заметил, как мы уже танцевали {просто извивались всем телом), смешавшись с толпой. Через минуту с нас градом катил пот, и пока Пес проталкивался к бару из поцарапанного пластика, Лялечка взяла из первых попавшихся рук запотевший стакан, улыбнулась и жадно отпила несколько глотков. Потом она протянула стакан мне. Было запад-ло допивать за ш§§егом, и я отрицательно помотал головой, но улыбнулся. Они любили дурь и рэггей, и у нас было молчаливое соглашение (последний спор закончился расцарапанным лицом для меня и разбитой губой для Ляли) ж обсуждать мою стрижку.

В этом вечере было слишком много того, о чем я мечтал, когда сам читал Керуака, и мне не хотелось его портить никому.

Мне стало очень уютно в этом негритянском клубе, на сердце кольнуло — всегда сидящее глубоко-глубоко ощущение (знание) своей чуждости людям, которые были моими друзьями, с которыми мы в который раз пропахивали эти тысячи километров. Я знал, что не смогу рассказать об этой ночи никому в Москве, что…Саксофонист бросил свою дудку, схватил микрофон за стойку, и под уханье четырех басовых струн они с вокалистом в два голоса заверещали гортанные французские речитативы, Негры вокруг нас уже не танцевали, а прыгали орангутангами. Осветился темный угол сцены, я увидел согнувшуюся над вертушками фигуру — в басы и речитативы врезались зубы скретчей. Со мной начало что-то твориться, меня продирало до костей, а та часть мозга, которая всегда оставалась «чистой», не верила ушам — это была МУЗЫКА, самая НАСТОЯЩАЯ музыка на свете, музыка Айнуров, музыка Гипербореи и Атлантиды. В этой музыке билось сердце и текла кровь. Плотный дым от джойнтов над головами стал сворачиваться спиралями — от парней на сцене летели осязаемые, почти видимые потоки энергии.

И тут со мной, други мои, случилась нехорошая штуковина. Очень, очень некрасивая штуковина. Я почувствовал… нет, не так… я… По мне как будто прошла трещина, я стал рассыпаться на куски… В общем, я понял, что если бы Лялечка протянула мне пиво сейчас, то я выпил бы его до дна и, кажется, сказал бы спасибо. Как нибудь так «thanks, brо. Уо!» На мгновение я увидел на своей голове длинные грязные волосы. Хипстер, хипстер!!! Я увидел себя едущим в метро хиппи, которому пьяные скины льют на голову дешевое вино из горлышка и смеются, обступив его кругом.

Такая картинка способна отрезвить кого угодно. Кажется, я слишком сильно надышался марихуаны, я просто перестал понимать, что происходит вокруг. Расталкивая дымные силуэты, я пошел к выходу. Мне просто надо попасть на свежий воздух, и тогда все пройдет.

Я миновал охрану и вышел на крыльцо заведения. Гориллы в дверях проводили меня взглядами, переглянулись и, ухмыляясь, шевельнули кирпичами челюстей: белый паренек припух от Сент-Севильи. Сделав несколько шагов в сторону, я впечатал спину в белеющую в темноте стену и задрал подбородок. Звезды светили ярко, в Москве такие звезды бывают сразу после дождя. Наверное, в Москве и начались сейчас дожди. Сюр: я увидел эти же самые звезды, но отражающиеся в моих глазах, я сливался с этим дивизионистским городом (или городком? Нечто среднее, наверно), с этой страной, с этой ночью. Щеки стали мокрыми.

Я обвел глазами улицу. Метров через 50 темнота большим комом сгущалась до угольного цвета. Б этом городе (городке?) все улицы были в маленьких островках зелени — с десяток кустов и пара скамеек, изредка — маленький фонтанчик. Я понял, что это темнеет как раз такой микросквер, и пошел к нему. Я сел на лавку между кустами и стал частью темноты. Я сидел так очень долго — может, три минуты, а может, три часа. В мою реальность меня вернули два микроавтобуса. С тихим шелестом они подъехали — один за другим, с выключенными двигателями, (боп-клуб стоял у подножия холма, и машины катились с него по инерции) и, скрипнув тормозами, остановились напротив куска тьмы, днем именуемого Спай-ком, на противоположном тротуаре. Из них раздавались тихие мужские голоса, тлели сигаретные угольки, оба автобуса были набиты битком.