Умница, красавица - [12]

– Боюсь, Лев Николаевич.

– Правильно, так и должно быть. Семья не игрушка, – сказал Толстой. – Садись, Николаева Соня, пятерка.

И Соня удовлетворенно уселась на свое место, – отличница.

Наивно, конечно, и глупо, что петербургская дама, жена важного мужа Соня Головина, в свои тридцать с лишним лет лежит в полузабытьи, и видит во сне Льва Николаевича, и думает про Анну Каренину. Как будто она какая-нибудь романтическая Мышь, свихнувшаяся на русской литературе. Наивно, глупо, но что же делать, если именно этот сон она сейчас и видит и именно об этом она сейчас и думает? Наверное, ей просто нельзя спать в прокуренной комнате. Хотя… пожалуй, Соня не так уж и виновата – у нее в этом смысле очень плохая наследственность.

О ВЛИЯНИИ НАСУПЛЕННЫХ БРОВЕЙ НА ХРУПКУЮ ДЕТСКУЮ ПСИХИКУ

Нежное, уютное имя «Сонечка» придумал папа. Мать хотела назвать ее Светкой, и это было бы совсем другое дело. Будь она Светкой, все было бы иначе – гоняла бы по двору, висела бы на деревьях, была бы главной девчонкой во дворе, а затем выросла в родину-мать. А Сонечкой – стояла в сторонке, смотрела… И была чистой воды индивидуалисткой, далекой от общественных страстей двора и страны и занятой исключительно своей частной жизнью. Так что Соня была папе благодарна, что она Сонечка, а не Светка.

Сонин папа назвал детей своих Львом и Софьей не за красоту имен, а потому что он был – толстовец. Не в том, конечно, смысле, что ходил за плугом босой или придерживался идеи непротивления злу насилием, а просто его так называла жена – за страстную, особенную любовь к Толстому. Сонечка выросла под знаменитой фотографией Льва Николаевича в Ясной Поляне – седой бородатый старик стоял, опершись на высокую спинку стула. Остроглазый, с насупленными бровями. Смотрел на нее со стены, когда она засыпала. Соня тоже на него смотрела, как-то он ее волновал, нравился ей, как нравится страшное, – и страшно, и хочется смотреть. Борода сквозная, сухая, неровная, брови…

Нина Андреевна была очень хорошенькая, кудрявая, с пышной фигуркой. Неглупая, живая, образованная – старший преподаватель кафедры научного коммунизма Политехнического института. Была не хуже людей, все культурные галочки ставила, выписывала «Новый мир» и «Юность», в театры ходила, по Золотому кольцу ездила и Толстого читала – ПОЧЕМУ они не ладили?

Ну, возможно, его увлечение могло казаться ей странным или даже вызывать определенное раздражение. Вместо того чтобы, защитив кандидатскую, тут же приняться за докторскую или, на худой конец, вечерами играть с Левкой в футбол, а с Соней в тихие настольные игры, муж занимался черт знает чем. Открывал картонную обувную коробку, в коробке лежали папки с завязками, а в папках листочки. Он перебирал листочки, что-то записывал, сравнивал. Когда Толстой писал «Анну Каренину», или «Крейцерову сонату», или «Смерть Ивана Ильича» – что в это время происходило в его жизни, что было у него на душе? Он читал понемногу, затем изучал «Дневники», делал пометки на полях, искал соответствия. Вот его что интересовало – как соотносятся гений и личная жизнь.

А почему нет?.. Всех разное интересует. В оправдание своего увлечения Сонин папа робко приводил жене цитату из Герцена: «Частная жизнь сочинителя есть драгоценный комментарий к его сочинениям». Но Нина Андреевна все равно сердилась, хотя к Герцену относилась с уважением за то, что он разбудил русскую революцию.

Всякий раз, когда муж брал в руки книгу своего кумира, она говорила – лучше бы ты докторскую писал, рос по карьерной лестнице. «Как это расти по лестнице?» – думала Соня и представляла, как ее папа поднимается с этажа на этаж, увеличиваясь в росте и весе. А когда папа станет доктором наук, он будет толстый, как Робин Бобин Барабек скушал сорок человек.

В хорошем настроении Нина Андреевна реагировала на синий том Толстого в руках Сониного папы иначе – она улыбалась и пела мужу песенку:

Жил-был великий писатель, Лев Николаич Толстой, Не кушал ни рыбы, ни мяса, ходил натурально босой…

Сонин папа страдальчески кривился и, казалось, весь уходил в синий том, а она теснила его и напевала:

Жена его Софья Андревна обратно любила поесть, Босая она не ходила, спасая фамильную честь…

Этой невинной песенкой и сопровождался их брак.

Наверное, Сонин папа все-таки был немного толстовцем в настоящем смысле этого слова – он был непротивленец злу жены насилием, во всяком случае, он был совершенно перед ней беззащитен, так и мучился под эту песенку много лет, ни разу не сказав жене «дорогая, не пой больше» или «заткнись, пожалуйста». А может быть, ему было приятно мучиться с Ниной Андреевной, как Толстой в конце жизни мучился со своей женой. Может, он считал, что Нина Андреевна и Софья Андреевна – одно и то же. Нина Андреевна требовала от него диссертации, а не занятия ерундой. И Софья Андреевна требовала от Льва Николаевича не заниматься ерундой.

Странно, что этот вялый непротивленец, в конце концов, умудрился сделать резкий жест и освободиться от Сониной мамы, но однажды, весной, он просто исчез. И от Сони с Левкой тоже исчез, на всякий случай. Исчез и растворился в большом городе. Наверное, у Сониного папы не было другого выхода… другого выхода на свободу. Нина Андреевна была удивлена и оскорблена и ни за что не оставила бы ему возможности спокойно быть отцом Соне и Леве, так что лучше всего ему было просто утечь из их жизни с весенними ручьями.