«Бороться и искать, найти и не сдаваться» призывал герой одной из самых любимых Таниных книг, и Таня все искала и искала московского мальчика, поразившего ее своими стихами, и как раз когда уже совершенно отчаялась и была готова сдаться, больше на рок-концерты не ходить, — наконец нашла своего Поэта. И, словно для симметрии истории, на этот раз с ней опять была Алена.
— …Танька, ты у нас любительница рока… Хочешь пойти на квартирник? — спросил Виталик. — Компания питерско-московская, ребята ездят туда-сюда, питерские на выходные в Москву, московские на выходные в Питер — попить вина, музыку послушать… Кто будет играть? Не имею представления, ты же знаешь, рок — это не мое кино. Да и компания не моя, у меня там просто человечек знакомый…
— У тебя везде человечки, на любой вкус, — сердито-любовно, как старая тетушка, проворчала Ариша.
— Не хочу, нет, — сказала Таня, — у меня рок уже из ушей лезет…
— Квартирник — это концерт в квартире? Я никогда не была. Мы пойдем. Развлечемся, отвлечемся, с кем-нибудь познакомимся… — решила Алена.
Девочки никогда прежде не бывали в глубине Лиговки; оказалось, что за фасадами домов целый мир, из одного двора они переходили в другой, третий, попали на Обводный, вернулись через проходной двор, который вместо того чтобы вывести обратно на Лиговский, привел их на пустырь, — блуждали около часа, сверяясь с адресом, нацарапанным Виталиком на салфетке, и уперлись в нужный дом, когда обе уже не хотели никакого концерта, хотели лишь выбраться из этих бесконечных проходных дворов.
— Это не бесплатно… по рублю с носа, — сказал девочкам организатор концерта, разгоняя рукой сладковатый дым. — Пардон, мы тут немного покурили…
Таня не поняла и кивнула, Алена поняла и кивнула — марихуану курили, и обе протянули по рублю. Огляделись, удивились — как в десятиметровой комнате уместилось столько народу, сидели на подоконнике, за крошечным столом друг у друга на коленях, на полу, — всего человек двадцать или сто…
Квартира на Лиговке была странная, не более странная, чем другие питерские квартиры, с лестничной площадки попадали сразу в комнату, а из комнаты дверь вела в длинный извилистый коридор — налево-направо-налево-налево и в крошечную кухню. Народ по квартире распределялся, словно следуя правилу «не расходиться», все были вместе, вместе в комнате или вместе на кухне, или перетекали из кухни в комнату по темному коридору, как муравьи по лесной тропинке.
Он пришел незаметно, как будто в окно влетел, — только что все было без него, и вот он уже поет, кричит-хрипит.
— Нужна девочка, чтобы сидела рядом, — сказал кто-то, и Алену вытолкнули вперед, как говорят дети, «за красоту»; она потянула за собой Таню, так и сели, по одну сторону от него Алена, по другую Таня.
— Под Высоцкого, — перегнувшись к Тане, за его спиной прошептала Алена, и Таня непонимающе на нее посмотрела.
Она ходила-искала его месяцами, и вот так, просто — сидит с ним рядом? Таня как будто сама себе снилась и, что в этом сне происходит, не вполне понимала… Под Высоцкого? Она выросла на Галиче и Высоцком, у дяди Илюши были все записи, она их наизусть знает. Вовсе не под Высоцкого, он — сам.
В перерыве, когда все перетекли на кухню и там пили вино, курили, Таня с Аленой поссорились.
— Мне надоело… какой-то истерический надрыв, бе-е… — сказала Алена. — Разве это музыка?..
Таня все же окончила музыкальную школу и понимала — и правда, играть он не умеет: примитивные аккорды, играет без медиатора, ломает пальцы, рвет струны…
— Все эти рокеры какие-то… грязные… а твой гений некрасивый…
— Ты, ты!.. — шепотом вскрикнула Таня, наступая на Алену. — Как ты можешь?! При чем здесь его внешность? Это же стихи! Настоящие! В его текстах такая энергия! Он гений, ранимый, нежный, у него душа болит за весь мир, ему так больно за несовершенство мира, что у него сердце разрывается… Он поет о любви, не произнося слово «любовь».. А ты, ты… как ты не понимаешь? Может, у тебя вообще нет души?!
Она впервые в жизни повысила голос, и это оказалось совсем не страшно — как будто стала ведьмой, села на метлу и понеслась. Алена попятилась и, поскользнувшись, упала на кучу из чужих курток, сваленных у двери, а Таня стояла над ней и страшным шепотом повторяла:
— Ты, я… если ты не понимаешь, ты мне больше не друг!..
— Ах, вот ты как? Это я тебе больше не друг, — сидя на полу, угрожающе зашипела Алена. — Давай иди к нему!..
Девочки разошлись, надувшаяся Алена отправилась в угол комнаты, подальше от него, а Таня — к нему, торопясь занять свое место рядом с ним.
Он спел несколько песен, отложил гитару, сказал «сейчас приду, только воды попью», Таня привстала — «хочешь чаю, я сделаю!», он отрицательно мотнул головой, двинулся на кухню, и она за ним. Все засмеялись — может, человек в туалет пошел, а она пристает со своим чаем, и Алена презрительно скривилась, но Таня, обычно такая чувствительная к тому, что о ней подумают, не поняла, что выглядит навязчивой, такой же, как девочки-поклонницы, не сводящие глаз со своих кумиров. Ничего она не понимала, у нее даже, кажется, температура поднялась.
