Умирающий изнутри - [5]

— Никем.

— Никем?

— Я хочу только играть, читать книжки и плавать.

— Но как ты будешь зарабатывать на жизнь?

— Когда будет нужно, я возьму деньги у людей.

— Если узнаешь как, надеюсь, ты раскроешь мне секрет, — сказал доктор.

— Ты счастлив здесь, в школе?

— Нет.

— Почему нет?

— Учителя слишком строгие. Работа слишком тупая. Дети меня не любят.

— Ты когда-нибудь интересовался, почему они тебя не любят?

— Потому что я умнее, — ответил Дэвид. — Потому что я… — О-о-о. Чуть не проболтался. Потому что я вижу, что они думают. Я не должен никому это говорить.

Доктор Гитнер ждал, пока он закончит предложение. — …потому что я доставляю в классе много хлопот.

— А почему ты так делаешь, Дэвид?

— Не знаю. Думаю, это дает мне что-то.

— Может быть, если бы ты не причинял всем хлопоты, люди бы больше любили тебя?

— Ну и что? Мне это не нужно.

— Всем нужны друзья, Дэвид.

— У меня есть друзья.

— Миссис Флейшер говорит, что у тебя их немного и что ты их обижаешь и делаешь несчастными. Почему ты бьешь своих друзей?

— Потому что я не люблю их. Потому что они тупые.

— Значит, они не настоящие друзья, раз ты так думаешь о них.

Пожав плечами, Дэвид сказал:

— Я могу обойтись и без них. Мне весело одному.

— Ты счастлив дома?

— Думаю да.

— Ты любишь маму и папу?

Пауза. В мозгу доктора нарастает напряжение. Это важный вопрос. Дай верный ответ, Дэвид. Дай ему тот ответ, который он ждет.

— Да, — говорит Дэвид.

— Ты когда-нибудь мечтал о маленьком братике или сестренке?

На этот раз колебаний не было.

— Нет.

— На самом деле нет? Тебе нравится быть одному?

Дэвид кивнул.

— Самое хорошее время — после полудня. Когда я прихожу из школы и дома никого нет. Зачем мне братик или сестричка?

— Ну я — то не знаю. Это дело мамы и папы, да?

— Вы же не попросите их завести еще кого-нибудь? Я имею в виду; что вы можете им сказать, что для меня было бы хорошо иметь кого-то еще, и они постараются, но я правда не хочу. — Я в опасности, внезапно понял Дэвид.

— Почему ты думаешь, что я могу сказать такое твоим родителям? — тихо спросил доктор, перестав улыбаться.

— Не знаю. Это просто мысль. — Которую я нашел у тебя в голове, доктор.

А сейчас я хочу убраться отсюда. Я не хочу больше говорить с тобой. — А, вас правда зовут Гитнер? С буквой «н»? Спорим, я знаю ваше настоящее имя.

Хайль!

3

Я никогда не мог послать кому-нибудь свою мысль. Даже когда моя сила была очень велика, я не мог передавать. Я мог только принимать. Может быть и есть люди, которые могут передавать мысли даже тем, у кого нет особого дара принимать их, но я не из их числа. Поэтому меня приговорили быть в обществе уродливой жабой, вечно подслушивающим типом. Старая английская пословица: «Тот, кто подглядывает в дырку, может видеть, что ему досаждает». Да. В те годы, когда я особенно легко читал мысли, я до пота старался внушить людям свои мысли. Я сидел в классе, уставясь в спину девочки и думал: «Хелло, Анни, это Дэвид Селиг, ты меня слышишь? Ты меня слышишь? Я люблю тебя, Анни. Повторяю…». Но Анни никогда не слышала меня и ее мысли перекатывались, как спокойные воды реки, не потревоженные существованием Дэвида Селига.

Таким образом, я не мог разговаривать с другими умами, только шпионить за ними. Сила моя проявляла себя самыми разными способами. Я никогда не мог сознательно контролировать ее, мог только снизить интенсивность приема и сделать получше настройку. Первоначально, я принимал все сигналы, идущие ко мне. Часто я ловил внешние мысли человека, то, что он хотел или собрался сказать. Это происходило в чисто разговорной форме, словно он говорил это, разве что голос отличался от производимого звуковым аппаратом. Я не помню, чтобы я, даже в детстве, перепутал разговорную речь с мыслительной. Возможность читать поверхностные мысли была очень полезна: я мог предвидеть словесные выражения, особенно если говорил с человеком, имевшим привычку репетировать будущие фразы.

Я также мог и иногда еще могу предвидеть намерения, как например, послать короткий правый в челюсть. Я по-разному узнаю такие вещи. Я могу уловить внутреннее словесное утверждение — сейчас дам ему в челюсть — или, если в этот день сила работает на более глубоком уровне, я могу просто поймать серию бессловесных приказов мускулам, которая опережает на долю секунды процесс поднятия правой руки для удара. Назовем это языком тела или телепатическими волнами.

Иногда я могу выйти на самый глубокий уровень разума — там живет душа.

Где сознательную ложь омывает пена непостижимого бессознательного феномена. Здесь кроются надежды, страхи, предположения, страсти, воспоминания, философские позиции, моральные установки, голод, печали, целая куча событий и отношений, которая создает личность. Обычно до меня доходят лишь обрывки даже при очень хорошем мысленном контакте: я не могу уловить некоторую информацию об окраске души. Но иногда — а теперь уж едва ли — я забрасывал крючок в подлинные глубины, охватывая всю личность. Это просто блаженство. Такой контакт электризует. Конечно, это совокупление с чувством вины, ибо в этом проявляется мой вуайеризм: насколько может подглядеть человек? Душа говорит на всеобщем языке. Когда я, скажем, смотрю в разум миссис Эсперанцы Домингес и нахожу там нечто испанское, я действительно не знаю, что она думает, так как я не очень понимаю по-испански. Но если бы я заглянул в глубины ее души, я бы понял все, что уловил. Мозг, разум может думать по-испански, по-баскски, по-венгерски или фински, но душа думает на безъязыковом языке, доступном каждому.