Итак, я вынужден ехать в центр, в Университет и снова искать доллары.
Мне не много нужно — 200 долларов в месяц вполне достаточно, — но работы немного, а занять еще раз у сестры не отважился. Вскоре студентам понадобятся первоклассные курсовые работы — это постоянный бизнес. Снова потребуется изношенный, размытый мозг Дэвида Селига. В это прекрасное золотое октябрьское утро я смог бы заработать долларов семьдесят пять.
Воздух чист и словно накрахмален. Нью-Йорк защищен от влажности и туманов куполом системы высокого давления. При такой погоде моя угасающая сила вновь расцветает. Давай пойдем, ты и я, когда заблещет утро. К метро Бродвей-ИРТ. Приготовь, пожалуйста, жетон.
Ты и я. К кому я обращаюсь? Я еду один. Ты и я.
Конечно же я обращаюсь к себе и к тому созданию, что живет во мне, пробравшись, как к себе в логово, и шпионит за ничего не подозревающим смертным. Это зловредное чудище во мне, это болезненное чудовище умирало даже быстрее, чем я. Йейтс написал однажды диалог между собой и душой. Так почему же Селигу, разделенному таким образом, что бедолаге Йейтсу никогда бы и не понять как, почему бы Селигу не поговорить о своем уникальном и скоропортящемся даре, словно о поселившемся в его черепе захватчике?
Почему нет? Тогда пойдем, ты и я. Вниз, в вестибюль. Жми на кнопку. Лифт.
Разит чесноком. Крестьяне, кишащие кругом пуэрториканцы, что повсюду оставляют свой характерный запах. Мои соседи. Я их люблю. Вниз. Вниз.
Сейчас 10:43 по-восточному дневному времени. Температура на табло в Центральном парке 57 градусов. Влажность 28 процентов, а давление 30.30.
Барометр падает, а скорость северо-восточного ветра 11 миль в час. Прогноз обещает ясную солнечную погоду на сегодня и завтра. Возможность осадков сегодня равна нулю, а завтра 10 %. Уровень качества воздуха — нормальный.
Дэвиду Селигу сорок один год и он выглядит на свой возраст. Рост его немного выше среднего, стройная фигура холостяка говорит о скудном питании, а выражение лица обычно загадочное. Он часто моргает. В своей вылинявшей голубой джинсовой куртке, тяжелых ботинках и полосатых клешах последнего писка моды 1969 года он кажется почти юным, по крайней мере если не смотреть на лицо. На самом же деле он выглядит, словно беглец из подпольной исследовательской лаборатории, где лысеющие морщинистые головы изможденных мужчин среднего возраста пересаживают на тела подростков. Как это случилось? Когда начала стареть его голова и лицо? Кабели лифта осыпали его скрипящими насмешками, пока он спускался из своей двухкомнатной норы на двенадцатом этаже. Возможно лифт был старше, чем он сам. Он родился в 1935 году. А этот дом мог быть построен между 1933 и 1934 годами. Фиорелло X. Лагвардиа, мэр. Хотя, может быть, он и моложе.
Скажем, прямо — предвоенной постройки. (Вы помните 1940-й Дэвид? В этот год мы вошли в мировое сообщество. Это — трилон, это — перисфера). И все-таки дома стареют. А что не стареет?
Лифт с грохотом останавливается на седьмом этаже. Еще до того как открывается искореженная дверь, я уже чувствую резкий выброс женских флюидов испанского типа. Нет ничего удивительного в том, что в лифт входит молодая пуэрториканская жена, — дом полон ими, а мужья в это время на работе. Но все равно я уверен, что читаю ее физические сигналы, а не просто играю в гадалки. Я вполне уверен. Невысокая, смуглая, ей около двадцати трех лет и она беременна. Я отчетливо поймал двойной сигнал: ртутную подвижность ее поверхностного чувственного разума и пушистые расплывчатые сигналы существа примерно шести месяцев, заключенного в ее теле. У нее плоское лицо и широкие бедра, маленькие, влажно поблескивавшие глаза и тонкий сжатый рот. За мамин большой палец уцепилась грязная девчушка двух лет. Когда они вошли, малышка захихикала, а ее мать одарила меня быстрой подозрительной улыбкой.
Они стояли ко мне спиной. Плотная тишина. Буэнос диас, сеньора.
Прекрасный денек, не правда ли, мэм? Какое прелестное дитя! Но я по-прежнему нем. Я ее не знаю, она похожа на всех живущих в этом доме и даже ее мысли стандартны, неотличимы, не индивидуальны: неясные размышления о посадках и рисе, о результатах лотереи на этой неделе и вечерних телепередачах. Она — скучное создание, но она — человек, и я люблю ее. Как ее зовут? Может быть миссис Альтаграсия Моралес. Миссис Амантина Фигейро. Миссис Филомена Меркадо. Мне нравятся их имена. Чистая поэзия. Я рос с пухленькими девочками, которых звали Сондра Венер, Беверли Шварц, Шейла Вайсбард. Мэм, возможно вы миссис Иносенсия Фернандес? Миссис Кнодомира Эстеноса? Миссис Бонифация Колон? А может, миссис Эсперанца Домингес. Эсперанца. Эсперанца. Я люблю вас, Эсперанца. Эсперанца — вечная весна в сердце человека. (В прошлое Рождество я видел там бой быков.
Эсперанца. Спрингс, Нью-Мехико; я остановился в отеле Холидэй. Нет, шучу.) Первый этаж. Я проворно шагнул вперед придержать дверь. Прекрасная беременная чикита не улыбнулась мне при выходе.
Теперь к метро. Нужно пройти один длинный квартал. Подземка здесь на самом деле наземная. Я поднимаюсь до уровня станции по трещащей, ветхой лестнице. Я почти не запыхался. Результат правильного образа жизни.
