Умид. Сын литейщика - [315]

— Здравствуйте, товарищи! — сказал секретарь.

Толпа зашевелилась, будто ветер пробежал над нивой. Множество нестройных голосов ответило:

— Здравствуйте!

— Ваш приход я понимаю как проявление уважения к нашему товарищу! И как вашу озабоченность его судьбой…

— Ты прав, сынок. Потому мы и собрались!..

— Арсланджан много добрых дел сделал для района, нельзя его за это наказывать!

Секретарь поднял руку, дождался тишины.

— Комиссия горкома партии установила, что обвинения, выдвинутые против товарища Ульмасбаева, не имеют под собою почвы.

— Мы знаем, кто это сделал! — опять зашумели люди. — Мы раз и навсегда отучим заниматься такими делами!

— Товарищи! Успокойтесь! Нам тоже уже известны имена этих людей. Сегодня мы беседовали с ними. По-моему, они поняли свою ошибку. А товарищ Ульмасбаев со вчерашнего дня приступил к работе.

— Спасибо тебе, сынок, — сказали старики и провели ладонями по седым бородам.

— Не меня надо благодарить, а вас, товарищи! При такой сплоченности никогда никакой враг нас не сможет сломить!

— Баракалла! Да будет у тебя изобилие, сынок!

Люди, удовлетворенные таким исходом дела, радостно переговариваясь, стали расходиться. Секретарь и другие сотрудники горкома стояли, пока площадь не опустела.

Аббасхан Худжаханов, прознавший, что Арслан Ульмасбаев выходит на работу, раздобыл две путевки и отправился с Латофатхон в Ялту. Он знал, что в эти дни люди во всех махаллях направо и налево склоняют имя Мусавата Кари, но немало был обеспокоен и тем, что те, кто проницателен, догадываются, кто именно водил рукой этого человека. Хотя он и предусмотрел все, чтобы не за что было к нему прицепиться, однако побаивался встречи с Ульмасбаевым. Желая хотя бы немного отдалить ее, скакнул кузнечиком и очутился в Ялте.

Многие понимали, что заставило Худжаханова так срочно уехать на курорт. Они с усмешкой пожимали плечами и говорили: «Что поделаешь, худжахановщина…» Худжаханов пользовался испытанным методом: главное — пока не показываться на глаза, а там, глядишь, возмущение людей поуляжется. Этот прием уже многие годы с выгодой для себя использовал Аббасхан Худжаханов…

О Мусавате Кари всякое говорили, но видеть его никто не видел. Не показывался он ни на улице, ни в чайхане. Много высказывалось предположений. Даже были разговоры, что он занялся своими старыми делишками.

Лишь спустя несколько дней узнали, что Кари слег. Тяжкий недуг приковал его к постели. Лишился он дара речи. Лежал, вперив взгляд в потолок. Когда его посещали родственники, он пытался что-то сказать, но лишь нечленораздельное мычание слетало с его недвижных губ. Понять его было невозможно. Бедный Атамулла с ног сбился, бегая по врачам.

При встрече с махаллинцами он испытывал неловкость за отца, с опущенной головой проходил мимо. И все-таки мучила его совесть за то, что накричал он на родителя в тот день, когда тот вернулся из горкома партии. Наговорил ему дерзостей… Утром все встали, собираясь на работу, а отец остался лежать. Лежит до сих пор. Кто знает, не накричи на него тогда Атамулла, может, ничего бы и не случилось.

Спокойнее отнеслась к болезни мужа Мазлума-хола. «Все в его возрасте становятся такими, — философски рассудила она. — Рано или поздно все придем к этому…»

Пистяхон в болезни отца винила всех махаллинцев. Встречаясь с женщинами, не знала, как побольнее кольнуть, кого облить помоями. Всем она говорила, что ее отец интеллигент старой закваски, каких в наше время можно по пальцам сосчитать.

Люди знали, в каком положении находится отец ее, и проникались к ней сочувствием. Если даже не верили ее словам, все же согласно кивали головами. Не нашлось человека, который сказал бы: «Эй, девушка, твой отец был отпетым аферистом!»

Через два дня, видя, что больной тает на глазах, по настоянию матери, Атамулла все же согласился испросить у отца прощения и благословения. Он опустился на колени и склонился над больным.

— Ада, если что было между нами… — произнес он, с трудом сдерживая слезы и чувствуя, как спазмы сдавили горло. — Простите, ададжан…

По телу Мусавата Кари пробежала дрожь, но вытаращенные глаза его застыли, ничего не выражая. Он лежал, точно ничего не слыша. Тогда дядя Атамуллы написал на клочке бумаги по-арабски:

«Кариджан, дайте свое благословение. Мир этот бренен, дети ваши просят их простить».

Кари мрачно взглянул на своего брата. У того мороз по коже пробежал от этого взгляда, который, казалось, говорил: «Ах, сволочи, вы думаете, я умру! Я назло вам буду жить! Я всех вас переживу!..»

Дядя Атамуллы снова написал по-арабски:

«Кари, если вы кому-нибудь должны были, скажите. Если куда положили деньги, тоже скажите. Ведь у вас есть дети…»

Взгляд Мусавата Кари будто приклеился к записке, написанной ясно и разборчиво. На провалившихся висках у него проступил пот. Он медленно перевел взгляд на брата и еле заметно покачал головой.

— Что ж, нет так нет, — промолвил дядя Атамуллы и поднялся с места. Стоявшему рядом племяннику сказал: — Укаджан, ваши предположения не оправдались. У вашего отца нет отложенных денег. Он бы их, конечно, оставил вам…

На шестой день к полуночи Мусават Кари умер. Утром состоялся вынос его тела. По дороге похоронная процессия завернула в мечеть. Прочитали молитву и после этого отнесли его на кладбище. Перед тем как опустить его в могилу, сторож Акиф обратился к тем, кто нес на плечах гроб, с вопросом: