Улыбка вечности - [15]

Солнце уже хорошо пригревало. Я надрал бересты, сделал коробок и набрал в него земляники, полный коробок, я знал тут места. Сам я уже не очень любил землянику, не то что в детстве, я собирал для своих. И вот я пришел на наш выгон.

Землянику я поставил в траву. Вытащил жерди для изгороди, которые завез сюда еще на прошлой неделе, прихватив березовых веток для обвязки: на нашем участке этим было не разжиться; приятно пахло молодой листвой. Я работал до тех пор, пока солнце не поднялось уже высоко в небо.

Я так рад, что у меня было то давнее утро.

Так он говорил, и лицо его все светилось.

И еще один сидел, занятый своими думами. Это был убийца. Он убил человека, он шел к этому пятьдесят лет: надо было привыкнуть к этой мысли, собраться с духом. Сначала это был долгий-долгий день, сияющий день без конца и края. Он трудился при свете солнца, он был мастером по закладке фундамента, такое уж было у него занятие. Сияющий день, казалось, никогда не кончится. Он любил женщину, она любила его. У них родилось много детей. Он ходил с ними в лес, он рассказывал им про деревья, и про море, и про облака, и про камни. Дети подрастали. Сыновья стали большими, они мыслили одинаково с ним. Девочки думали обо всем как мать. Дальше — больше. Он отпустил большую бороду. Сыновья тоже стали бородатые и говорили басом, как он. Девочки повыходили замуж и нарожали детей. Сыновья тоже. Дальше — больше. Солнце все сияло и сияло, никак не закатывалось. Жил на свете человек, которого он хотел убить, но для этого было слишком светло. И он трудился и трудился, он всегда был счастлив. Сияющему дню не было конца. Он облысел, он купил себе меховую шапку. Но был на свете человек, которого он хотел убить. И вот наконец наступил вечер.

Он крадучись выбрался на дорогу. Небо было в тучах. Он осторожно шел через поле. Тот, другой, был все время где-то впереди. Он остановился и прислушался, перепрыгнул через канаву, ринулся к лесу, сухие ветки трещали под ногами. Он шел на цыпочках. Пригнувшись. Затаив дыхание. Тот, другой, был совсем близко.

Начался спуск. Дорога стала узкой, пошла оврагом. Ветер шумел в деревьях. Стояла непроглядная тьма. Он радовался темноте, расстегнул ворот рубашки. Дорога становилась все уже, спуск все круче. Скользкие камни и мокрая палая листва. Он лег и пополз. Чтобы продвигаться неслышно. Тот, другой, был совсем рядом. Он тоже полз. Слышно было его тяжелое дыхание. Сам он полз не дыша. И вот он вскочил, прыгнул вперед, бросился на него всей тяжестью, подмял под себя. Потом он вонзил нож себе в грудь.

Теперь он сидел здесь и думал. Он опустил лоб на подставленную ладонь, потом медленно поднял голову и недоумевающе поглядел вокруг.

Тот, волосатый, скулил утробным голосом из глубин тьмы.

Я жил на удивительной земле, заговорил еще один, в глубине ее был огонь. Мы жили на земле и были счастливы. Мы сеяли и убирали урожай, как делали наши родители, все наши предки во все времена. Мы выращивали виноград и зерно в широких долинах, мы сажали оливковые деревья на склонах гор. Смысл жизни был нам ясен. А теперь послушайте, что я вам расскажу.

В домике близ самой горы жила Джудитта. О ней-то в общем и пойдет мой рассказ. Она не то чтобы как-то отличалась от других девушек в нашем селении, просто она была красивее всех. Когда она шла по тропинке со своей корзиной на голове, все вокруг расцветало радостью и ласточки взмывали выше к солнцу. А солнце сияло у нас всегда, сколько наш город себя помнил. Небо было высоко и далеко, все вокруг нас было от земли, все земное.

И Джудитта была вся от земли, вся земная, как никто другой. Когда она шла босиком по селу, оставляя на земле след своих больших ступней, она пела задорнее всех. Но вечером, когда девушки, громко болтая и смеясь, собирались у колодца, она клала голову на колени подруге и молча слушала, как они болтают, груди у нее были налитые и тяжелые, как у зрелой женщины, она улыбалась странной улыбкой — нет, счастье еще не пришло к ней.

Меня она полюбила. Мы любили друг друга, как дети, настоящая любовь была нам еще неведома. Мы пели и играли вдвоем и взбирались вечерами по отвесным кручам высоко в горы, где не было человеческого жилья. Мы забирались так высоко, что там уже не было следов человека, и однажды мы заблудились. Стемнело. Из расщелины скалы пробивался слабый свет, оказалось, что там ютится маленькая хижина из камней и глины, совсем не похожая на наши жилища. Мы пошли туда, вошли пригнувшись в низенькую дверь. Там было тесно и низко, не пошевелиться. Единственное крошечное окошко выходило в сторону долины. На земляном полу тлел и дымился очаг. Сначала мы ничего не видели, потом различили человеческую фигуру — то была согбенная, древняя старуха, вся черная от копоти и страшно худая — кости да кожа. Сидя на корточках, она ворошила угли. У нее был только один глаз. Мы заблудились, сказали мы. Да, сказала она, будто уже знала. Видно было, что она не из нашего племени, здесь было так тесно и странно, и мне захотелось поскорее уйти отсюда, захотелось к себе в долину, к солнцу и деревьям, к домам и людям, но я понимал, что обратную дорогу сам я смогу отыскать только утром.