Улыбка и слезы Палечка - [129]

Весной 1464 года в Праге, как обычно, состоялась торжественная процессия по случаю праздника Тела господня. Король поспешно вернулся из Кладска, где улаживал споры. Епископ вратиславский Йошт, до тех пор сдерживавший свои страсти и к тому же по своей комплекции подходивший скорей к роли спокойного человека и проповедника, до того разгорячился в кремле против Рокицаны, что его даже в пот ударило, и внизу, в храме Пресвятой девы Марии, где Рокицана был приходским священником, ругал этого нерукоположенного гуситского архиепископа, посылая его в ад. Из за этого чуть не вышла свалка, так как народ и на этот раз проявил себя действительно двойным народом, и король решил в праздник Тела господня не выходить из дому и впервые за все свое царствование не участвовал в шествии.

Во время этого шествия много народа падало и тут же кончалось. После празднования Рокицана, запершись у себя в приходском доме, написал королю гневное письмо, укоряя его за то, что он не шел в процессии, и оправдывая его лишь опасностью заразиться.

Мор распространялся в Праге из дома в дом, и все двери были помечены, как при истреблении первенцев египетских. Католические проповедники вменяли страшное бедствие в вину королю-еретику, упорствующему в своей распре со святым отцом и навлекающим на себя и на народ гнев божий — по словам пророка, что истреблены будут царь и царство, не покоряющиеся престолу апостольскому. А проповедники чашники говорили, что мор — это кара за упрямство Гилариев, Зденеков из Штернберка и тех антихристов в кардинальском и папском облачении, которые не соблюдают обещаний, данных соборами и прежними папами, отнимают у чешского народа компактаты и веру в справедливость на земле. Мор — действительно грозная кара, постигшая всех — и подобоев и однопричастников, — но вызванная грехом однопричастников.

Хотя лекари требовали, чтоб народ не собирался ни в корчмах, ни в других общественных местах, никогда в Праге столько не пели и церкви не были так переполнены, как осенью 1463 года и весь 1464 год, пока в городе свирепствовало моровое поветрие.

Новым поводом гнева против короля явилось для проповедников сообщение, что король велел четвертовать силезского Яна из Висмбурка[199], заподозренного в том, что он, по поручению папского легата и в угоду вратиславцам, хотел отравить короля Иржика, королеву Йоганку и их сыновей…

Ввиду великого ропота против короля со стороны католиков магистр Рокицана решил публично и торжественно прославить его, установив на фронтоне Тынского храма большую статую с мечом в одной руке и золотой чашей, на которой написано: «Правда победит»[200], — в другой. Торжество открытия этой статуи, в которой каждый узнавал фигуру Иржика, происходило в разгар мора, и опять пошли толки, что это новое богохульство принесет еще большие бедствия доброму и благочестивому пражскому населению. И на самом деле, в это время поветрие приобрело невиданную силу, весна была мрачная и зловонная, без единого проблеска радости. Только раздор углублялся и ненависть росла.

В начале года умерла юная жена Матиаша венгерского, Иржикова дочь Катержина. Эту смерть многие тоже истолковали как новый удар по Иржику. Было известно, что папа давно напирает на Матиаша и что тот воздерживался до сих пор от открытого выступления против Чехии только ради жены, которую страстно любил. Получив известие об этом семейном несчастье, Иржик заболел, и магистр Рокицана, хотя был с ним в не особенно дружеских отношениях, почувствовал необходимость навестить его и выразить ему сочувствие.

Над Иржиком сгущались тучи, которые он за год перед тем благодаря своей настойчивости и дипломатическим способностям сумел разогнать.

Марини переезжал с места на место. Был в Венеции, в Венгрии, съездил во Францию. Всюду уговаривал, убеждал и получал обещания. Иногда твердые, иногда писанные вилами на воде. Но он упорно верил и в письмах своих к Иржику доказывал, что для этого есть все основания. Он напоминал жену Одиссея, которая днем ткала полотно, а ночью распускала его. Но распусканье происходило против его воли: те, которым он предлагал заключить договор, днем на словах соглашались, а ночью на деле отказывались от этого.

Этот незадачливый Король Матиаш! На границе у него стоял турок со своими разноцветными шатрами, с ордами янычар, мощный, коварный и беспощадный. А он, Матиаш, сын Гуниади, стремился утолить свое честолюбие на севере от своих границ — в Моравии, Чехии. А папа, с одной стороны готовивший крестовый поход для освобождения христиан, с другой стороны, через своих Бессарионов, Куз и Карваялов, нашептывал апостольскому властителю венгерского королевства, что его обязанность — покорить еретика Иржика, который называет себя чешским королем.

А дома, в Чехии, под Иржи подкапывались ядовитая клевета и передаваемые тайно, шепотом лживые обвинения. Жене его приписывали развратный образ жизни, и опять был воскрешен слух о том, будто она была любовницей короля-мальчишки Ладислава, что явилось одной из причин его преждевременной смерти. Много дурного говорилось о королевском сыне Индржихе, которого обвиняли в мотовстве, волокитстве и легкомыслии, лени и сластолюбии, в пренебрежении к неприкосновенности того, что составляет собственность государства. Возводили напраслину на другого Иржикова сына Викторина, срамили дочерей Иржика, вышедших замуж за чужеземных правителей, коря их за то, что они стали матерями негуситских и противогуситских родов, забыли родной язык, свое происхождение и веру предков… Говорилось, что король, со своей стороны, слишком хлопочет об увеличении государственной собственности, с невиданной жадностью присваивает всякое выморочное имущество и сосредоточивает в своих руках опеку над сиротами — с той единственной целью, чтобы в случае их смерти стать хозяином принадлежавших им ценностей… Хотя король в самом деле прилагал все усилия к тому, чтобы — укрепить свое могущество вещественным богатством, но гнев против него разжигался главным образом теми, кто сам рассчитывал по старинке присвоить имущество этих сирот.