скатилась в ямочку щёчки.
Слезинка в обиду укуталась
и это только цветочки.
Слёзы рекой пролились,
промокло платье в горошек,
слёзы на Петьку злились,
хотя он такой хороший.
Хотя он смешной и курносый,
в шортах и майке дырявой,
но что-то сказал, несносный,
Наташке, подружке кудрявой.
Он пошутил над рыжею,
веснушки её разглядавал,
детской душой, не выжженной
Наташкины ямочки радовал.
Но слово сорвалось обидное,
в сердце вошло царапиной,
слёзы пролились обильные,
Петька слезами ошпаренный,
взахлёб заревел и сам,
слёзы руками смёл,
размазал их по щекам
и насовсем ушёл…
Плачет Наташка навзрыд —
Петька такой хороший,
слёзы её обид
льются на платье в горошек.
Бежит хорошка
платье в горошек.
Ветер в кудряшках
застрял у Наташки.
Коленки ободраны
но светит короною
солнечный ободок —
васильковый венок.
С глазами зелёными,
солнцем целована
бежит Наташка
в руках ромашка.
бежит и гадает:
кто поджидает?
глазки бесстыжие
веснушки рыжие.
Бежит на лужок
там Петька-дружок.
А Петька пострел
уже загорел.
В шортах и майке
лежит на лужайке.
Смотрит на небо —
давно там не был.
В мечтах с Наташкой
слетал бы пташкой.
Вдвоём там весело
радуга свесилась.
И, словно лесенка,
Наташку с Петенькой
на белую тучку
в ковре-летучке
обоих доставила
да там и оставила…
А им не обидно:
такое видно!..
Солнца лучи
а мама кричит:
слезайте пострелы
каша поспела.
Какая тут каша —
тучки Наташа…
Синее небо
завидуй кто не был…
Радуга росная
всё не для взрослых.
Очнулся Петюнчик,
поправил чубчик.
Платье в горошек,
несёт на ладошке
солнце Наташке
с ветром в кудряшках.
Присели веснушки
на нежное личико,
крохи-девчушки,
как солнца лучики.
Радость смеётся
и бьёт через край,
девчушке неймётся
солнце поймать.
В кудряшках застряли
росинки капели,
девчушку качали
радуг качели.
Вся в конопушках,
восторг так и льётся,
эта девчушка
Веснянкой зовётся.
Узоры сканью вышив,
мороз застыл на стёклах,
берёз коснулся блёклых,
зимы слезинку вышиб.
Она застыла стёклышком,
хрустальным в свете утра,
деревья в перламутре,
украшены уж солнышком.
Девчушка: щёчки-яблочки
стоит на горке плачет,
слезинки стонут, скачут
и тают, скрывшись в ямочки.
Ей страшно и щекочется
мороз, пробравшись в шубку,
морозит не на шутку,
а так скатиться хочется…
Силёнки все собрала,
вздохнула глубоко,
о, как ей нелегко,
а радость накрывала
восторгом, веселилась
смешинками из льдинок,
и сонмом неведимок
на сердце поселилась.
Симпатичные мишутки
разыгрались не на шутку:
воду в море расплескали,
из воды обед достали.
Им понравилась рыбёшка,
голод отступил немножко.
А рыбёшка нерестится —
вот где можно угоститься!
Уплетают малыши,
улыбаясь от души.
Медведиха-мама рада:
медвежат восторг-награда.
Пообедали детишки,
её маленькие мишки.
Кораблик бумажный
по лужице плыл,
мальчик отважно
курсом рулил.
Ветер проказник
дунул-привет.
И затонул, как Титаник
корвет.
Мальчик вздохи
не в силах скрыть.
Этому крохе
хотелось плыть.
И он поплывет
в жизни поток,
а мама зовет —
где ты, сынок?
Кораблик бумажный
по луже плывет,
мальчик отважный
к маме идет.
Мама согреет,
мама поймет,
парус алеет,
кораблик плывет.
Я так люблю ходить по лесу,
бреду по мхам без всяких троп
и паутиночки завеса,
как шлейф, спускается в окоп.
Давно в лесу не слышно взрывов,
я заворожена грибом,
на дне окопа, в сучьях выжив,
красивым стал боровиком.
Кладу его в своё лукошко
и веточку сосны хмельной,
и вижу пуговицу в ножке
заржавленную, со звездой.
Она мой талисман по жизни,
она мне память от бойца,
что на войне в окопе выжил,
пусть паутина у лица,
пусть ветви путь мне преграждают,
тревожно лес порой шумит,
мне пуговица помогает
и звёздочка, что в ней горит.
По тропинке лесной
не спеша шла домой,
а за мной домовой
увязался босой.
Он то зайцем скакал,
то косулей летел,
всё зверьё распугал,
отдохнуть захотел.
Он присел на пенёк,
ноги в мох погрузил,
ждёт весёлый денёк
и зарю пригласил.
И присела заря
к нему на портки,
значит брёл он не зря,
не надев башмаки.
Обернула заря
его ноги в хрусталь,
и умчалась, горя,
между ёлочек в даль.
Мы с Нафаней идём
по тропинке лесной,
и, как птицы, поём,
наслаждаясь весной.
Жил-был в лесу дремучем
весёлый светлячок,
трухой пенька измучен
пустился наутёк.
И шлейф за ним тянулся
мерцаньем огонька,
и он опять очнулся
в трухлявости пенька.
А в ней в ночи сверкали
несчётно светлячки,
в «Найди меня» играли,
скрывась за пеньки.
Просунул пальцы
рассвет в окаём,
счастливые мальцы
нашли водоём.
Портками, как сетью,
таскают мальков —
росинки на шерсти
притихших котов.
Они присмирели,
они в изготовке:
они поимели
рыбьи головки.
Лижет морось снег последний,
ветер полон буйной страсти,
и февраль, как принц наследный,
без короны и без власти.
Ручейки, сливаясь в стоки,
отжурчав своё стоккато,
пенным вынурнув потоком,
всё бегут, бегут куда-то.
С крыш не капают капели —
нет сосулек и давно,
только два кота сидели
под луною всё равно.
Только свиристят пичуги,
только вспыхнул окаём,
моросит дождями вьюга,
поливая водоём.
Мокро. След плывёт ручьями,
ночь ледяная ворчит,
слышу ка и я, ночами
котоВасия не спит…
Смешинка мне в ладонь упала,
смеялась, долго щекотала,
и я желанье загадала:
начать бы это всё сначала —
снежинка мне в ладонь упала…
Мокрый снег сползает с крыш,
катит ком большой малыш,
