Уличные птицы (грязный роман) - [36]

Настройщик сильно любил поболтать, а болтовня отнимала время, и приток средств в семью мастера уменьшался. Все чаще приходила скандалить (с элементами рукоприкладства) коренастая густоусатая жена. Доставалось и настройщику, и подвернувшимся под руку тусовщикам. Горячую татку смирял только холодный взгляд и безысходно-спокойный голос Графа. Настройщик выглядывал из-за спины спасителя, приседал, подчеркивая мужнюю преданность, тянул шею вперед и разводил руками – мол, видишь, не в силах я сие изменить...

Жена уходила – тусовка продолжалась.

* * *

Граф лечил свою депрессию дозами общения с разношерстными тусовщиками. Мудрый Дед, когда был тверез, грел душу одним своим присутствием, добрый и рукастый настройщик посвящал в интересные, но на фиг не нужные Графу, секреты музремонтного мастерства. Изрядно развлекал недавно доставленный Дедом из столичного бомжатника суетливый коротышка с волчьим взглядом, эдакий бравый «несолдат Швейк», - как выяснилось, бывший «начинающий писатель-десидент», опоздавший в размокшие шестидесятые и, с пьяных глаз прямо с богемной кухни, ввалившийся во времена, когда от психушки за тройной колючкой не спасли ни мама-прокурор, ни папа из внешней разведки. Розовощекий холеный поздний ребенок, барчук-горлопан, с пальчиками, измазанными чернилами, за здорово живешь, очутился в режимном лечебном учреждении, где медикаменты давно съели мыши, спирт допивает нетрезвеющий рыхломордый врач – майор, где электрошокер перегревается от усталости, а от деяний санитаров-зеков возрыдал бы сам доктор Менгеле.

Восемь лет усердного лечения дали результат - начинающий гений отечественной литературы, с громким псевдонимом Красноштан, по выписке мог виртуозно рассказывать анекдоты, делая из самого завалящего - роман с картинками, но на бумаге не мог соорудить ни одной поддающейся прочтению и пониманию фразы. Попытка что-либо написать заканчивалась слезами, злобной истерикой, и безудержной тягой к наполненной посуде - это давала себя знать вторая группа инвалидности, присвоенная «художнику слова» благодаря успешно диагностированной «вяло текущей шизофрении, отягощенной полинаркоманией и алкоголизмом».

И вот, когда заскрипели насквозь проржавевшие петли, засовы, и перед новоиспеченным инвалидом распахнулись ворота лечебницы – злой едкий воздух свободы поднял его, а потом опустил. Единственный и прямой, лег к его ногам путь: через кладбище с могилкой маменьки и заслуженного папеньки к знаменитой теплотрассе, слева от одного из столичных вокзалов.

В той стороне в статусе городского сумасшедшего и провел Красноштан свои следующие десять лет.

* * *

Впервые увидев Графа, прогретый пивом Красноштан заявил: «Компания двух хамов не выносит! Ты валишь с этой хаты!» Заметив, что Граф не обратил внимания на его выпад, Красноштан тут же его люто невзлюбил.

Нелюбовь маленького клоуна мало тревожила Графа. Гораздо больше его занимали редкие способности весельчака с злобными глазками: Красноштан крутил своим колючим взглядом бумажные спиральки на веревочках, бескровно прокалывал сапожной иглой себе руки, щеки и прочие места, но самой уникальной способностью мелкого шизика была способность добывать съестные припасы. Безусловно, в бывшем писателе погиб величайший снабженец всех времен. Как и положено гению снабжения, Красноштан не делал свою работу бесплатно, но цена услуг была невелика: стоило выдать добытчику сумму в 28 копеек, а лучше в два или три раза больше, и сказать волшебную фразу: «жратвы не осталось», как случалось чудо. Оно случалось не мгновенно, как у Хоттабыча, а где-то к вечеру. Часикам эдак к десяти – одиннадцати на пороге появлялся в жопу пьяный Красноштан, отягощенный двумя-тремя раритетными нитяными авоськами. В авоськах было: свежайшее сливочное масло, рыбные консервы, яйца, лук, белый хлеб, колбаса, однажды копченый окорок, и даже три целиковых осетра, каждый килограмма на три. Как день, было ясно, что полученную наличность Красноштан пропивал у первого же пивного ларька, из магазинов его, грязного, вонючего и оборванного, выгоняли крикливые продавщицы, к тому же осетрина на прилавках провинции не водилась уже лет тридцать, оставалось только одно – чудо.

При Красноштане тусовка жировала. За волшебный дар снабжения ему прощались пьяные дебоши, разнузданный эксгибиционизм, грязные домогания до тусовщиц и энурез. Кроме того, настройщиком ему было выдано старое ватное одеяло, на котором волшебник спал под столярным верстаком.

Лишь однажды великий снабженец был на грани изгнания из тусовочного рая. Было это так: настройщик с клеем и кисточкой колдовал на верстаке над тонкой резьбы решеткой для баяна; маленький монстр спал на своем проссаном одеяле. Тишина резала уши, и вдруг мастер вытянулся, напрягся как струна, выпучил глаза и издал дикий вопль, в тот же момент из-под верстака выскочил голый пупсик лет пятидесяти с безумным взором. «Он прокусил мне ногу», - орал настройщик. «Это не я, это не я», - шустро мотая башкой из стороны в сторону, бормотал вероломец. Побелевший настройщик плюхнулся на диван. Попросил йода. И всем присутствующим, без гадания на кофейной гуще и карт таро, было ясно, какие невзгоды ждут бывшего прозаика в ближайшем будущем. Настройщик засучил штанину, по ноге текла кровь. Кровь стерли ватой, смоченной в денатурате, все посмотрели на рану, затем - на почти беззубый рот Красноштана, затем -снова на глубокие крупные следы от мощных клыков на ноге, снова - на жертву цинги с большим рахитическим пузом, малюсенькими яичками и синеньким загнутым мизинчиком-членом. «Я же говорю – не я, это собака, которая мне приснилась, она и меня укусила, - Красноштан скромно опустил глазки, сложил ручки под брюшком и повернулся к зрителям спиной – по его тощей ягодице текла кровь. – Вот, опять собаками травят...»