Уличные птицы (грязный роман) - [35]

«Здесь живут цыгане», - подумал Граф, хотя ни единого человечка не было видно ни в домах, ни на улице.

Трамвай остановился, открылись двери. Кто-то взял Графа под руку и повел к маленькой деревянной пристройке. Пристройка была единственной в своем роде во всей округе и опиралась на обычный для здешних мест кривоватый красный дом.

Граф постучал. Маленькую зеленую дверь открыла уродливая женщина - вылитая Баба Яга, с бородавками на изрытом грязными канавами лице, и ветхой, никогда не стираной одежде. Графа подтолкнули сзади, и он влип в густую кислую вонь полутемной хибарки. Внутри были еще две некрасивые молодые женщины и невысокий плотный мужчинка.

- Пришел, - констатировала Яга, - время зелье курить.

Она достала из-под подола рыхлый зеленый порошок, напоминающий таджикский насвай.

Графу было неудобно стоять – потолок был слишком низок. Травяной порошок на ладони старухи не спеша задымился сам собой. Молодые женщины наклонились над дымом и сделали по паре глубоких вдохов, затем сняли с себя серые нечистые балахоны, протиснулись сквозь узкий дверной проем в соседнюю комнатку, улеглись рядышком на узкую кровать с мятой простыней и уставились в потолок. Мужчина сделал больше вдохов, и также раздевшись, улегся на соседнюю кровать. От дыма, повисшего в каморке, Граф почувствовал перемены в сознании, для верности он пару раз вдохнул с ладони карги. Та, в свою очередь, одним вдохом вобрала в себя весь остаток дурмана. «Раздевайся, ложись», - снимая с себя тряпье, сказала ведьма Графу, и перелезла через мужчину, тихо лежащего на краю спартанского ложа.

Граф посмотрел на двух женщин, лежащих на соседней койке, – с ними произошли странные изменения: лица не стали красивыми, но в них появилась некая непостижимость, а кожа стала блестящей и чуть салатно-зеленоватой. Граф перевел глаза на старуху: по ее телу пробегали волны, жесткие острые страшные складки и морщины на теле округлялись, а кожа на глазах зеленела и покрывалась восковым лоском тропической лианы. На теле мужчины явно проступала легкая сеточка, как на листе подорожника. Все четверо спокойно улыбались Графу.

Граф осмотрелся вокруг, чувство брезгливости и омерзения прошло: он увидел, как бел кафель на полу под его ногами, как сложны поверхности пылинок и песчинок, лежащих на белом глянце; как живут разлетевшиеся по комнате лохматые зеленые комочки (остатки волшебного порошка), шевеля ворсинками на своей поверхности. Осколки красного кирпича за окошком растопыривали свои шипы на встречу солнцу, их грани принимали лучи и рассеивали так, что стены впитывали максимум солнечного тепла. Улыбки зеленых лиц и лучистых глаз со светло-зелеными белками, их понимание того, что видит и чувствует Граф, внушали спокойную уверенность. Голые тела лежащих были упруги и приятны, как стебли вьюнов из влажных лесов болотистой Амазонии.

Граф ощутил, что лежит на спине. Мешает боль в затекшей шее и покалывание в отлежанной руке. Вокруг темно.

* * *

Вчера, незабвенный Толик Гаврилов, по кличке Дед, извлек Графа из большой пьяной драки около славного своей лихостью кабака, где пика, да и шпалер были делом привычным и бытовым. Белый гусарский апаш Графа был порван, черные брюки продраны на коленях, по длинным перепутанным волосам на рубашку и лоб стекала кровь. Вообще Граф напоминал хорошо отпизженного Д’Артаньяна, только вместо шпаги в правой руке он сжимал обагренный консервный нож. Граф орал и упирался, но Дед был непреклонен, он упорно влек Графа за собой. По дороге Граф настоял на покупке водки и кильки в томате.

* * *

Вокруг темно, покалывание в отлежанной руке. Тошнота, жажда, горло забито слизью, язык распух.

- Гаврила-а-а…, - прохрипел Граф, и из его глотки на пол вылетел кусок зеленой слизи.

Узкая полоска желтого света клином вонзилась в бездонность черноты: «Эй, кто тут, кого опять Гаврила припер?»

Граф встал, все суставы его скрипели: «Привет, я где?»

* * *

Подвал был просторный, теплый; кондово, по-сермяжному, но с душой отделанный и оборудованный. В подвале располагалась мастерская по ремонту музыкальных инструментов.

Сам мастер, коренастый кривоногий, с широкой костью и скуластым лицом, больше напоминал труженика села, красноряхого пахаря. При этом, имея полный набор качеств хлебороба, он проявлял редкую истеричную чувствительность и некий, прямоугольный эстетизм. Попадавшие к ему покалеченные музыкальные инструменты он воспринимал, как Мать Тереза замученных сирот: носил их осторожно на двух руках, холил, выглаживал, выполировывал, пока они не превращались в то, к чему прикасаться можно, только одев фрак. Отдавая инструмент, он мог изрядно пожурить хозяина и, выслушав всевозможные оправдания, даже не взять за работу денег. Но однажды Граф был свидетелем, как какой-то жмот стал придираться и искать повод не заплатить мастеру: настройщика затрясло, он начал пошаркивать ногами, как бык на арене, нагнул голову, засопел, и холеный «Weltmeister» упал на пол, сильно упал. Прижимистый заказчик побежал, но аккордеон нагнал его на лестнице…

* * *

Самой большой радостью и бедой настройщика была тусовка, которую привел в просторный подвал Гаврила. Поначалу все было здорово - люди с гитарами, на которых не умеют играть, девушки с бесшабашными языками, которые мелют, не сопрягаясь с хозяйками. Непризнанные гении и их «телки», гениальные «телки» и их мутные спутники.